Однажды я встретила волка

– Все хорошо. Я сейчас. – На глаза ей попалась кадка с грязным бельем, поверх который лежало платье, на днях данное Зерой. Наскоро накинув его, она проковыляла к двери. – Открываю.

Дед Казир стоял на крыльце и поглаживал бороду. Когда дверь открылась, явив его взору травницу, он застыл на мгновение, а потом улыбнулся.

– Ты что, спала? Солнце давненько всталоть. Не помню такого, чтобы ты так поздно поднималась на ноги.

– Устала вчера, допоздна засиделась, – нашлась с ответом Мита. – Ты что-то хотел, деда Казир?

– Только удостовериться, что с тобой все хорошо. Этой ночью Лаба у Нита расшумелась. Подумали, может, пробрался кто, ворует аль чего… Ты что, не слышала?

– Слышала.

– Ничего не пропало?

– Нет.

– Хорошо… – Казир погладил бороду и повторил: – Хорошо… Нит говорит, Лаба так только на хищников заливается. Говорит, учуяла кого-то. Так а я ему – ну какой хищник. Волколюды сюда не сунутся и других хищников не пустят. Да и мало ли что могло этой старой псине померещиться.

– И правда, – натянуто улыбнулась Мита. – Может, и ошиблась. Она мне всех кур перебудила.

– Точно хорошо все?

– Я в порядке. Сами-то как?

Казир закряхтел и махнул рукой.

– А, нормально. Зерка спит еще, умаялась за вчера. Прибирала сараюху, покамест Гидер лошадку взял. Вернется ж сегодня, обещал.

– Да… – Улыбка застыла у Миты на губах. – Обещал. Пойду я, деда Казир. Мне бы в доме к его приезду прибраться.

– Конечно, Митка. Конечно…

***

Залезть на чердак стоило Мите огромных трудов. И от увиденного ей захотелось расплакаться.

Наверху царил тот самый страшный погром, который травница боялась себе представить. Весь пол был устлан обломками коробов и травяной трухой, где-то попадали плошки и банки со сборами и настоями. Часть из них разбилась, и запахи все еще стояли в воздухе, хотя большинство выветрилось – всю ночь окно было открыто. Ее самодельная постель была смята, солома разбросана по полу вперемешку с обрывками тканей. Мита по нескольким кусочкам признала свою сонную рубашку, вышитую еще ее родной матерью – самое теплое о ней напоминание. Видимо, во время смены ипостаси одежду надевать не стоит. Травница отрешенно подумала, что придется ей теперь спать голой, а иначе одежды не напасешься.

Вид царившего вокруг беспорядка вгонял ее в уныние. Она опустилась на колени и сидела так несколько долгих минут, бесцельно водя руками по полу. По щекам ее текли слезы, высвобождая наружу все страхи, все смятение, горечь, отчаяние, которые до сего момента отсиживались где-то в глубине, куда их загнал Лик. Да, ночь получилась слишком насыщенная, чтобы думать о своих переживаниях. Теперь, оставшись наедине с собой, она была вольна делать что угодно, а потому разрыдалась, спрятав лицо в ладонях.

А после, вдоволь наплакавшись, она размазала слезы по щекам и принялась за уборку – и поиски того, что могло уцелеть в этом хаосе.

***

– За лисьи шапки недурно заплатили. Три штуки по пятьдесят серебром каждая. И заячьи хвостики детям на игрушки махом разошлись по полсеребрушки. Взял домой муки, как ягода пойдет, напечешь пирогов…

Отец вернулся домой ближе к обеду. Пока он рассказывал о своей поездке в город, Мита раскладывала мокрую одежду на печи – на обратной дороге мужчина попал под дождь. В ответ на вопросы она лишь натянуто улыбалась и говорила неохотно. Охотник быстро заметил, что дочь ведет себя странно – невеселая, скованная, словно деревянная кукла, и мыслями витает где-то не здесь.

– Я и тебе кое-что привез. – Он вытащил из складок льняных полотен деревянную шкатулку – небольшой сундучок с потертым медным замочком-петлей. Она была сделана с легкой небрежностью, но от этого менее очаровательной не становилась.

Мита замерла и невольно залюбовалась поделкой.

– Что это?

– Гляди. – Отец приоткрыл шершавую крышку и показал девушке содержимое. Та ахнула: внутри лежали две берестяные сережки и кулон. – Нравятся?

– Очень! – от души восхитилась Мита. – Они очень красивые.

В центре кулона и каждой из сережек поблескивали овальные камни, прозрачные, с ярким бликом, будто разрезающим их на две половинки; они были похожи на маленькие глазки кота. Разглядев их, девушка насторожилась.

– За сколько ты их купил, папа?

Охотник замялся.

– Какая разница, милая? Я разве не могу порадовать свою любимую дочурку?

– Тут же камни! Они очень дорогие!

– Не такие уж и дорогие. Честно говоря, – он замялся, – здесь осколки камней, которые в хорошие украшения уже не пошли бы. Непригодные они. Ну и, чтобы не выбрасывать зря, сделали из них такие простенькие украшения. Может, по сравнению с теми, что с цельными каменьями, они и грубоваты, но зато выглядят побогаче, чем обычные деревянные. Не переживай о цене. Это подарок тебе на именины.

– Куда ж я такую красоту надену?

– Кто его знает, когда пригодится, – улыбнулся охотник. – Может, надумаешь замуж, так на смотрины наденешь – не простую же бересту перед женихами носить. Примерь.

Травница помедлила, затем осторожно взяла в руки сережки и просунула железные застежки через мочки. Узорчатый ромб с камнем-глазом посередине был размером с половину ее уха. Мита взяла в руки карманное зеркальце и покрутила перед ним головой.

– Красиво, – повторила она, смягчившись. – А что это за камень?

– Люди называют его «кошачий глаз» за характерный блик. – поделился знаниями отец. – Раньше кошачьими глазами называли только определенную разновидность скварца 2 . Однако потом так стали называть все камни со «зрачком».

Мита пригляделась к камню на кулоне. И правда, как у кота. А на волчий совсем не похож – те были круглее и как будто бы добрее. Травница вспомнила Лика и поджала губы: нет, его взгляд добрым не назовешь. Слишком жесткий и хмурый.

2

Скварец – так в простонародье называют кварцевые минералы.

– Что-то случилось, милая? – спросил отец. – Ты сама не своя.

– Все хорошо, – улыбнулась Мита, но получилось невесело. Она сняла серьги и положила их обратно в шкатулку. – Спасибо за подарок.

– Тебя что-то тревожит, по глазам вижу, – не сдавался охотник.

Крышка с глухим стуком захлопнулась. Девушка прижала ее к груди и вздохнула.

– Устала просто. Не выспалась. Не бери в голову. На ужин сварю похлебку с остатками вяленого гуся, будешь?

Он обнял ее за плечи и прижал к себе