Одни сутки войны (сборник)

— В общих чертах.

— Ну вот. Когда мы ползем за «языком» ночью, за нами следят тысячи глаз и ушей. И обмануть их ох как нелегко…

— Однако, — усмехнулся капитан, — тебе дважды везло: мало того что проползал через оборону, еще забирался и в тыл противника. Может, это не только везение?

— В известной мере действительно не столько везение, сколько использование сложившейся обстановки. Причем не по моей инициативе, как вы знаете.

— Так, так… А то я уж подумал, что ты… — Маракуша опять недоговорил. То новое, что появилось в Матюхине, мешало ему поддеть офицера.

— Я не… — усмехнулся Андрей.

— Что «не»? — нахмурился Маракуша. — Договаривай.

— Я не зазнался. Разрешите продолжать? Кроме того, противник в силу наших стандартных действий и своего стандартного мышления ждет разведчиков ночью, что особенно затрудняет наши действия.

— Значит, ты хочешь добиться, чтобы противник не ждал наших действий?

— Нет. Я хочу не этого. Я хочу использовать сложившуюся обстановку. Уже по собственной инициативе.

«Да, — подумал Маракуша, — парень не только окреп. У него и командирские зубки прорезались. Что ж, время идет, люди растут».

— Как вы мыслите организовать поиск? — решительно переходя на строгий уставной язык, спросил капитан. — Если при этом учесть очень крепкую в инженерном отношении оборону противника.

— В принципе, в основе, так сказать, точно так же, как и ночной. Группа захвата, группа огневого обеспечения, взаимодействие с артиллерией и так далее. Но учитывать нужно именно необычную для нас оборону противника. Видимо, подступы к ней — минные и проволочные заграждения — придется прямо-таки прогрызать. Тихонько, незаметно, по-мышиному.

— И тоже днем?

— Нет. Только ночью. Вот почему я и подчеркиваю: нужно сделать все до снегов, чтоб не оставлять следов.

— И кто же будет прогрызать?

— Разумеется, саперы. Ночи три, а может, и четыре. Аккуратненько.

Маракуша задумался. Матюхин отвечал слишком быстро и слишком четко, чтобы предполагать, будто на него накатила внезапная блажь, стремление соригинальничать. Чувствовалось, что он продумал и план и ход поиска.

— Ну а дальше, дальше как? Прогрызут вам дорогу, а вы?

— Тут уже начинаются варианты. Может быть, ночью выйдем на нейтралку и оттуда броском врежемся в их передовую, а может, сразу из траншей рванем вперед. Все будет зависеть от места проведения поиска и огневого обеспечения. Я уж не говорю о поведении противника.

— У вас, конечно, есть предварительные наметки?

— Несколько вариантов. Я понимаю, вы не вправе разрешить нам проведение дневного поиска. Может, и дивизия не разрешит. Но подполковнику Лебедеву можно будет доказать.

— Группу вы уже подобрали?

— Нет. Но, думаю, подобрать можно. Особенно если вы разрешите взять кое-кого из других взводов.

— Своих мало? Подготовка не та? Или хотите сохранить своих людей?

— Ни то ни другое. Дело необычное. Нужны особые люди. Для другой задачи взял бы своих, а для этой нужны особые.

— На кого же вы нацелились?

— Прежде всего на старшину Сутоцкого и… рядового Закридзе.

— Почему их?

— В группе захвата потребуются физически сильные люди, владеющие и боксом и рукопашным боем, умеющие идти напролом. Эти двое как раз то, что нужно.

— Вы что ж, собираетесь мириться с Сутоцким?

— Я с ним не ссорился. И, насколько его знаю, дело он сделает хорошо.

Капитан опять склонился над кружкой остывающего чая и долго прихлебывал терпкий, пахучий настой.

— Скажите, лейтенант, вы сами придумали этот дневной поиск или…

— Или, товарищ капитан. Грудинин вычитал о таких поисках в газете и дал почитать мне. А потом вечером мы обсудили.

— Поймите, товарищ Матюхин, — странно, но Маракуша уже не мог называть Андрея по имени и на «ты», — опыта мы не имеем, а рисковать…

Капитан сделал маленькую паузу, подбирая слова, чем немедленно воспользовался Матюхин:

— Кто-то должен начинать.

Вот это вторжение в его рассуждения не совсем понравилось Маракуше. Доверительная беседа-раздумье не удалась, однако отмахнуться от предложения лейтенанта капитан не мог. Матюхин уже не тот, каким его знал Маракуша. Он становится офицером, хотя еще и не стал им. Вот даже в этом — не сумел дослушать возражений начальника, не сумел сдержаться.

— Решим так: готовьте несколько вариантов и дневного и ночного поиска, — сказал Маракуша и встал.

Матюхин тоже встал, спросил:

— Разрешите идти?

— Да. Отдыхайте.

— Итоги дня изложить письменно?

Черт! Ничего не забывает! И все преподносит так, будто ты же и виноват.

— Как я понимаю, ничего существенного?

— Так точно!

— Тогда письменно. Будете писать, по-новому осмыслите обстановку.

Матюхин оделся, козырнул и легко проскользнул за плащ-палатку, которая пологом прикрывала дверь. Маракуша посмотрел ему вслед и отметил это ловкое, бесшумное проскальзывание.

«Вот так вот, капитан. Садись и думай. В одиночку».

3

Выйдя из землянки командира роты, Андрей Матюхин постоял под низким, подсвеченным дальними ракетами небом, подышал сложным воздухом ближнего тыла: хвои, щей, машинного масла, сгоревшей взрывчатки и железа, печного дыма и зыбкого человеческого жилья — и пошагал к Сутоцкому.

Старшина жил вместе со взводом в большой низкой и сыроватой землянке. Она отапливалась печкой, сделанной из немецкой бензиновой бочки. Старшинское место было как раз за печкой — тут и теплее, и светлее, и от дверей не дует, а главное, здесь его не потревожат сонные, выходящие до ветра солдаты.

Матюхин присел на краю нар у дверей. Ему хотелось уловить настрой взвода, посмотреть на командирский почерк Сутоцкого, внутренне подготовиться к серьезному разговору.

Сутоцкий лежал на нарах, сняв сапоги, протянув ноги к печи, курил и слушал, как взводный агитатор читает свежую газету. Матюхин знал, что Николай требовал читать всю газету, от заголовка до подписи редактора.

— Вопросы есть? — спросил Сутоцкий, когда агитатор сложил газету. Плотный, флегматичный боец поднял руку: — Давай, Горбенко.