Одним ангелом меньше

— Море! А годных мало, — вздохнул он. — Посуду успели помыть. Снял с бутылок, с мебели. Ну, ванна, туалет, дверь входная.

Иван с любопытством смотрел по сторонам. Каких только квартир ему не доводилось видеть: просторные и закутки, уютные и убогие, стерильно чистые и загаженные, отделанные по евростандарту и запущенные до такой степени, что лучшим ремонтом для них был бы поджог. Квартира многое могла сказать о хозяине, очень многое. Пепел в кадке с пальмой, остатки еды, бутылки под столом, сдвинутые стулья… Гуляли на славу. А вообще комната приятная, в теплых зеленовато-коричневых тонах. В такой хорошо зимой.

В комнату зашел печальный английский бульдог, постоял у порога и направился прямиком к Ивану. Вздохнув, собака улеглась у его ног, положив голову на ботинок и кося умными темными глазами. Цветков удивленно покачал головой:

— Надо же! Вообще-то Цап никого не признает. Он у меня мизантроп.

— Наверно, мы чем-то похожи, — мрачно ответил Иван, почесывая пса за ухом.

Цветков закончил список и протянул его Калистратову.

— А это что еще за зоопарк? — бегло проглядев листок, спросил тот: в конце списка значилось: «Черепашка».

— Да не помню я имени, — пожал плечами Цветков. — Черепашка и Черепашка. Вы просили записать, кого вспомню, — я и записал.

Подписав протокол допроса, хозяин проводил их до дверей. Там он задержал Калистратова и зашептал ему на ухо. Следователь раздраженно буркнул что-то в ответ и поспешно вышел.

— Вот засранец! — Они уже вышли на улицу, а Андрей Ильич все никак не мог успокоиться. — Терпеть не могу журналистов! Его знакомая погибла, а он только и думает, как бы других обогнать и первым статейку тиснуть. Ну и народ!

К подворотне подъехала милицейская машина, потом «Скорая» и еще какие-то. Из них вышли люди в форме, люди в штатском, люди в белых халатах. Одни направились в подворотню, другие в подъезд. Жаль, мне не видно, что происходит во дворе.

А быстро ее нашли! Мне казалось, что в такой глухой норе она пролежит неделю, если не больше, пока туда не забредет какой-нибудь бомжик. Интересно, для чего там сделали лавочку? Неужели кто-то в здравом уме может отдыхать в таком месте? Это только в хлам пьяная Алиса могла туда завалиться. А за ней и я.

Спрашивается, что я здесь делаю? Не знаю. Может, не зря говорят: убийцу тянет на место преступления? Но ведь раньше со мной такого не было. Добравшись домой в шесть утра, разумнее было бы лечь в постель и спать, спать… Но что-то не давало. Что? Не Лада, нет — Она уползла в свою черную берлогу зализывать раны. Это было что-то совсем другое, какое-то беспокойство. И в конце концов мне пришлось сдаться: выйти из дома и поехать в центр.

Меня так и тянуло во дворик. Там ли она еще? Но что, если меня застанут рядом с телом, как я это объясню? Единственным разумным решением показалось зайти в этот дом — напротив, подняться на площадку второго этажа и смотреть в окно. Стоило мне подумать, что, если до трех часов дня ничего не случится, я поеду домой, как с улицы донесся шум, крики, а еще минут через пятнадцать прибыли менты.

И вот я сижу и жду, чем кончится дело.

После той поездки в Орехово мне стало ясно: Лада не успокоится, пока не уничтожит меня. Рано или поздно это все-таки случится. Но до тех пор я буду бороться. Буду искать Ее везде — и убивать.

И снова передо мной мелькали лица, глаза. Снова километры улиц укладывались под ноги. Плескалась рядом черная глубина, и смех Лады вторил плеску. Девчонка на Гражданке — фальшивая донельзя, накрашенная, как потаскуха. Она что-то почувствовала, может, услышала шаги — было сыро, крупный песок так и хрустел под ногами. Долго стояла у подъезда, не решаясь войти. Наверно, у меня сдали нервы. Не хватило терпения, чтобы зайти с нею в лифт. Ее горло было уже под рукой, но она ударила меня локтем в живот и вырвалась. До сих пор не могу понять, как удалось уйти — через чердак, через другой подъезд, в другой двор.

Сорвалось! Возвращаться туда, следить за ней было опасно. Вдруг она все-таки смогла как-то заметить, разглядеть меня? И все-таки жажда снова пригнала меня к ее дому. Но девушка больше не выходила одна. Утром ее провожал высокий седой мужчина — муж, отец? Вечером он же встречал ее на автобусной остановке.

Мне пришлось сдаться и снова бродить по городу в поисках добычи — как голодному хищнику. Пятый день, седьмой, девятый… Не раз мне попадались похожие девушки — что делать, если какой-то тип лица становится модным, подобные красотки плодятся, как грибы. Но ту, в которой жила Лада, встретить снова так и не удалось. Она пряталась и в то же время была совсем рядом, дразнила и угрожала. С каждым днем мои силы убывали: их забирала Лада, становясь все более и более безжалостной.

Вчера утром на Невском кто-то тронул меня за плечо. Стас Цветков, собственной персоной. Постаревший, потасканный. Облезлая бородка, красные глаза, животик. Сколько мы не виделись, лет пять, шесть? Не меньше. Неужели и ко мне время так беспощадно?

— Привет, Черепах! — Надо же, еще помнит мое прозвище.

— Привет, Стас. Как дела? Где работаешь?

— Да в газетках разных понемногу. То там, то здесь. Не приходилось читать?

Ага, значит, «Дракула в лифте» или как там? — это действительно его работа! А не хотите ли взять у Дракулы интервью? Вот бы он узнал, с кем сейчас разговаривает!

— Как твои «среды»?

— Как всегда — по средам. Приходи. Хоть сегодня. Буду рад. Надеюсь, помнишь: входной билет — пузырь и закуска.

— Помню. Обязательно приду. Пока!

Мы распрощались и разбежались. Разумеется, мое обещание прийти было чистой формальностью. До того ли мне было! Но когда стало ясно, что и десятый день пропал даром, ноги сами привели меня к «Маяковской».

Второй этаж, дверь, как и прежде, не заперта. Ничегошеньки за эти годы не изменилось. Дым коромыслом, гул голосов. Тусовка! Все слоняются из комнаты в комнату, пьют, говорят одновременно. Когда-то мне это нравилось, а сейчас кажется глупым и нелепым.

Стас взял у меня банку паштета и бутылку кагора, протянул взамен чистый бокал и подтолкнул в гостиную.

— Знакомимся самостоятельно. Тем более половину этой саранчи я и сам не знаю.

Ко мне подходили, здоровались, подливали, чокались. Пить не хотелось. Имена кружились и сталкивались: Марина, Слава, Иван Ефремович, Саша… Уже через секунду вспомнить, кто из них кто, было невозможно. От шума и табачного дыма разболелась голова. Голос Лады — резкий, пьяный — звенел:

— Я вернусь не раньше трех, когда матушка уже встанет на уши и выпьет ведро корвалола…

Какого еще корвалола? Голос доносился из-под пальмы. На диване сидела девчонка лет пятнадцати, пьяная до невозможности. Она отхлебывала из бокала вино и разговаривала сама с собой.