Одноклассники бывшими не бывают

Но тем, кто ехал вместе со мной, было, в принципе, все равно. Они были слегка пьяны, возбуждены и веселы. Менялись блестящими шляпами и красными колпаками, пили шампанское из горла и размахивали светящимися волшебными палочками так, что от их мерцания слезились глаза.

— Девушка, улыбнитесь, вы такая красивая! — пристал ко мне высокий парень в дьявольских рожках. — Хотите, исполню любое ваше желание? Я волшебник! Загадывайте!

— Исчезните! — от всей души загадала я.

Он покачал головой, вздохнул, но и правда исчез.

Наверное, действительно волшебник.

Пальцы мерзли — с перчатками я так и не справилась.

Дома по-прежнему царил разгром. За прошедшую неделю, к сожалению, меня не навестили волшебные гномики и не привели квартиру в порядок. Я с трудом отодвинула от двери матрас, вошла в разгромленную комнату — и вдруг поняла, что устала. Сил не осталось даже на минимальную уборку, даже соорудить спальное место казалось непосильной работой.

Я села в кресло у рабочего стола и просто вертелась в нем туда-сюда, туда-сюда, глядя в потолок. В голове была звенящая пустота.

Отличный будет Новый год. Даже лучше прошлого, когда я пила шампанское в одно лицо, ругаясь с президентом по телевизору. А потом пошла гулять и познакомилась с симпатичным парнем, который дал мне пострелять из ракетницы. Мы с ним отлично провели новогодние каникулы, но оказалось, что встречи со мной не вписываются в его рабочее расписание.

Точнее, он не захотел их вписывать.

Ни одной связной мысли у меня так и не появлялось. Я устала беспокоиться и думать, что опять сделала не так. Если меня такой, как есть, недостаточно, то ну это все к черту. Всю жизнь на цыпочках не проходишь, а бояться лишний раз открыть рот — этого я еще в школе наелась и нисколько не скучаю по уникальному тухлому привкусу.

Туда-сюда. В глухой тишине квартиры только поскрипывал механизм кресла — и все.

Скрип-скрип.

Туда-сюда.

Устала. Устала. Устала.

Свернуться бы клубочком и полежать. Но негде.

Поэтому я продолжала крутиться.

Скрип-скрип…

Скрип-скрип…

И тут тишину разорвала резкая трель звонка.

Будь у меня сердцее послабее, этот Новый год стал бы последним.

За дверью стоял Соболев.

Младший.

Я медленно выдохнула. Перед Ильей я бы захлопнула дверь без сомнений, но с его сыном так поступить не могла.

— Передай отцу, что это подлый прием.

— Он не знает, что я тут.

Матвей без колебаний шагнул через порог, и мне не оставалось ничего иного, кроме как посторониться, пропуская его.

— Хорошо… — я прикрыла дверь и повернулась, скрестив руки на груди. — Ну и зачем ты тут?

— Извиниться.

Матвей быстро провел ладонью по лицу, стирая еле заметные, но очень характерные грязные разводы на щеках. Я сделала вид, что не заметила.

— Ты не делал ничего плохого.

— Делал! — сказал он, упрямо вскидывая на меня глаза, но тут же упираясь взглядом в носы кроссовок. — Я знал, что он взбесится, если я покрашусь. Мы с ним это обсуждали, он запретил так делать. Специально не стал тебе говорить, подумал, что прокатит. Ты же не знала.

— Я не знала… — тихо повторила я.

Да и какая разница?

Дело не в волосах. Я все равно однажды сделала бы что-то не так. Маленький манипулятор только приблизил роковой момент.

— Прости меня, я очень виноват, — снова сообщил Матвей своим кроссовкам. — Никогда бы так не сделал, если б знал, чем кончится.

— Спасибо, — искренне сказала я.

Не так уж часто мне встречались в жизни люди, которые открыто признавали свою неправоту. Интересно, это с возрастом уходит? Или в детстве мы тоже изворачивались до последнего? Я не особо помнила — кроме острых приступов отвращения, когда меня заставляли извиняться силком, хотя я даже не ощущала своей вины.

— Ладно, — кивнул Матвей и принялся расшнуровывать кроссовки. — Поставишь чайник?

Я закатила глаза:

— Отцу не хочешь сообщить, где ты?

— Сам найдет, — отмахнулся он и сунул нос в разгромленную комнату. — Ого…

Я прошла следом, щелкнула выключателем — лампочка в люстре ярко вспыхнула и погасла навсегда. Черт знает, что за день!

Пришлось включить рабочую лампу. В ее холодном белом свете ультрамариновый цвет на Мотькиных волосах смотрелся особенно шикарно. Очень зимний оттенок, и идет ему необычайно.

Вот зря Соболев, все-таки зря.

Могла бы и я с завучем поговорить, в чем проблема? Только в том, что я совершенно никто этому несносному подростку?

Одноклассница родителей — это не статус.

Матвей плюхнулся в мое скрипящее кресло, сделал полный оборот и внезапно вперился в меня фамильным пристальным взглядом:

— Ты любишь папу?

— Допустим, — я скрестила руки на груди.

— Ой, нет… — он смешно сморщил нос. — Давай без этого.

Ох, какие знакомые интонации прорвались вдруг!

Я постаралась скрыть улыбку:

— Люблю.

Матвей еще немного покачался туда-сюда. Скрип кресла бесил, но я ждала продолжения.

И дождалась.

Он замер и снова встретился со мной взглядом:

— Тогда роди мне сестру.

— Что?! — я поперхнулась воздухом.

Ничего себе заявки!

— Ну, когда папа начал возникать, я понял, в чем проблема. Ты сейчас мне никто. Но если у меня будет сестра, станешь…

— Кем? — еле откашлявшись, спросила я.

— …мамой.

Он отвел глаза, рассматривая стену.

Ну что с ним делать?

Я вздохнула:

— Не конопать мне мозги. Мама у тебя уже есть. Я сразу сказала, что это технически невозможно.

— Другой мамой. Что тебе непонятно? — Матвей кинул на меня мгновенный быстрый взгляд и снова отвернулся.

В другую сторону.

Там ему на глаза попался мой рабочий стол, где, освещенные безжалостно ярким светом, валялись мои неудачные попытки собирать украшения в мрачном состоянии духа.

Он залип, разглядывая инфернальных уродцев, на которых не польстились даже воры.

— Чума-а-а-а-а… — восхищенно заявило новое оригинальное поколение с уникальным художественным вкусом. Чую, надо было его не по магазинам таскать, а по музеям. — Охрененно… Это ты делаешь?

— Я… — призналась, испытывая смешанные чувства.

Матвей с каким-то совершенно обалделым видом рассматривал несколько готовых колец, браслет и серьги, от которых даже мне становилось не по себе.

— Это полный крышеснос… — он замер, склонившись над столом и стараясь даже не дышать. — А можно?..