Однолюбка

Она решительно перевернулась.

— Ты рассматриваешь меня с таким удивлением, словно я первая женщина в твоей постели, — нетерпеливо сказала она.

Он негромко засмеялся.

— Может, так оно и есть. Я еще никогда не воспринимал женщину так осознанно, как тебя. Я знаю тебя много лет, но лишь сегодня ты принадлежишь мне.

Принадлежать? Воспринимать? Обладать? Шовинист! Именно эти слова вызвали бы самую бурную реакцию у борцов за эмансипацию женщин. Прежде чем страстное желание успело парализовать ее, как ядовитая стрела индейцев Амазонки, Мэри вскочила и стала торопливо расстегивать его рубашку.

— Ты можешь обращаться так со своей статуэткой, но не со мной.

Он, хохоча, попытался схватить ее за руки. Но она увернулась и продолжила свое дело. Добралась до ремня и обнажила его торс. Потом просунула руки под рубашку, обхватила спину. Ее ладони заскользили к затылку, по лопаткам, к пояснице. Сознательно бросая вызов, она прижалась грудью к его груди. Поцелуй, которым все это сопровождалось, заставил его задохнуться от желания.

— Не подросток, не статуэтка, не дева! — простонал он.

— Но ты все еще в одежде.

— Ненадолго, дорогая.

Но даже пока он судорожно раздевался, она не могла не дотрагиваться до него. Она вдруг поняла его. Ей тоже захотелось сначала почувствовать чудо этого тела, касаться его, осязать и лишь потом…

А он уже лежал сверху. Дрожь желания пробежала по ее телу, когда она ощутила на себе его тяжесть. Он приподнялся на локти и посмотрел на нее.

— Маленькая песчаная лисичка, я… ты…

Она прикрыла правой ладонью его рот.

— Не надо клятв, просто люби меня, — попросила она.

Он вошел в нее одновременно с поцелуем. Почувствовал ее тепло, оно звало его, и он любил ее — наконец-то… наконец-то… Неторопливо… Ей чудилось, что ее качает морской прибой. Это оказалось так мощно, так прекрасно. Страсть разгладила черты его лица.

Потом она закрыла глаза, отдавшись собственным ощущениям. С ней сейчас происходило нечто столь необычное, столь бесподобное и неповторимое, что она забыла все, что было раньше. Вот оно — тело, по которому она тосковала, тело, созданное в этом мире специально для нее.

О Боже, взмолилась она, я этого не хотела…

По его дыханию она поняла, что он близок к вершине. Ей хотелось кричать от радости. В подсознании рождались видения: водопады, низвергающиеся из узкой расщелины в скале, какие-то парящие крылатые существа, деревья, пускающие корни.

Предчувствие рая?

Она услышала собственный голос — или крик? — «Да… да!» и скорее почувствовала, чем увидела, как выгнулся Ред.

— Моя, — выдохнул он. — Моя! — Потом медленно опустился на нее.

— Эй, — робко позвала она.

Он засмеялся.

— Ага, начинается большой женский допрос.

Мэри положила голову ему на грудь и взъерошила волоски.

— Что ты имеешь в виду?

— После любви мужчине хочется спать, а женщине — все выяснить.

— Что, например?

— Ну, например, насколько она оказалась неповторимой… или лучше других. О-о-о… — Он схватил ее руку, и она перестала его щипать. — Так что же ты хочешь узнать, ты, лучшая из всех подруг?

Она подняла голову.

— Я бы хотела поговорить с тобой об Апалаче.

— С какой стати? — Он коснулся ладонью ее спины, стал поглаживать. — В качестве возлюбленной ты…

— Я спрашиваю в качестве учительницы, — перебила она.

— О, мисс Вигэм! Разве Пат не лучший ученик в классе?

— Твой Пат — лучший, насколько я могу судить. Но я считаю психологически неправильным то, что ты в присутствии ребенка так… так пренебрежительно высказываешься о его матери. Итак, что с ней?

Его рука остановилась, перестала ее гладить. Он, кажется, задумался.

— В отношении Пата ты ошибаешься, но я, тем не менее, могу рассказать тебе эту историю. Апалача была певицей из сопровождения, то есть одной из девушек, которые у меня за спиной выводили «ля-ля-ля». Если точнее — там было три девушки, и они называли себя «Апалачами»… Ты, в своем благопристойном педагогическом коллективе или в Управлении образования, конечно, и вообразить себе не можешь, что значит ездить по гастролям. В течение месяцев живешь бок о бок с остальными. По вечерам играешь и поешь, потом расслабляешься, а ночью и на следующий день едешь караваном в очередной город. Это ненормальная жизнь. Она вызывает стрессы, а также… ну, назовем это эмоциями. Тебе трудно представить, но приходится из вечера в вечер подхлестывать себя, чтобы каждый раз выдавать неповторимое «шоу», и это состояние требует разрядки. Там, наверху, ты великолепен, тысячи тинейджеров встречают тебя ликованием, но когда ты потом торчишь один в своем, пусть и роскошном, вагончике, еще раз прослушиваешь в одиночестве концерт и пьешь виски… в общем, лучше уж это проделывать вдвоем. — Он замолчал.

— Апалача, — мягко напомнила она.

Он глотнул воздуха.

— Да, Апалача. Она, во всяком случае, была самой хорошенькой среди трех псевдоиндейских девушек, и мы очень мило проводили вместе время. Пока она мне не сообщила, что ждет ребенка.

— А ты, конечно, ничего не хотел об этом знать, — предположила Мэри.

— С чего это ты решила? Естественно, сначала я удивился. В этих кругах считается, что женщина знает о существовании аптек. Я абсолютно ничего не имел против ребенка, но кое-что — против того, чтобы жениться на Апалаче. Да, она была очаровашка, но не та женщина, с которой я хотел бы прожить свою жизнь.

Он помолчал, снова задумавшись.

— Женщина, с которой я хотел бы прожить свою жизнь, — чуть слышно повторил он.

Мэри дернула его за волосок на груди.

— Апалача.

— Ну да, Апалача. Она бушевала, она округлилась так, что нам пришлось нарядить всю группу в широкие индейские одежды, потом мы нашли ей замену, но по-прежнему брали с собой в турне. Пат родился в Цинциннати. Он был, разумеется, таким же неприглядным, как все новорожденные, но мне все равно казался замечательным, и я очень им гордился. Мне доставляло радость наблюдать, как Апалача по вечерам кормит его грудью. Но жениться на ней я по-прежнему не хотел. Тогда она завела флирт со вторым гитаристом, чтобы вызвать у меня ревность. За него она, кстати, вскоре после этого и вышла замуж.

— Почему она не забрала Пата?

— Вероятно, из мести. Прихожу я в Мемфисе после выступления в свой вагончик, а там на моей кровати лежит орущий Пат. Рядом — пакет памперсов и бутылочка. Апалача и гитарист исчезли.

— А потом? — спросила она.

— Потом… — Она почувствовала, как его пальцы начали играть с ее волосами. — Тут уж для меня настал час истины. Я не хотел, чтобы Пат жил этой сумасшедшей жизнью. Не хотел, чтобы вторая или третья «Апалача» заменяла ему мать. Хотел, чтобы у него был дом. Если честно, то мне и самому уже поднадоела погоня за успехом, необходимость всегда быть лучшим. Я думаю, что легче подниматься вверх, чем удерживаться там. — Он продолжал ее ласкать. — Я скор на решения. И как только решение пришло, все остальное было лишь логическим следствием. Тетя Леонора, которую ты хоронила вместе с нами, дала мне землю под ранчо для гостей, а капитал принесли мои пластинки. И здесь ты видишь результат семи лет тяжелого труда… Сейчас я счастливый человек, у которого ничего не болит, если не считать, что его время от времени сбрасывает с седла лошадь.