Офелия

И Кевин больше не звонил.

А у Йонаса не было телефона, он и не мог позвонить. Обычно он просто приходил ухаживать за садом, и Питер его ждал. Но он не пришёл ни на следующий день после ссоры, ни через день. Питер слонялся по дому, выглядывая в окна, выходящие на сад или ворота, вздрагивал, когда раздавался собачий лай или голоса на улице. Но Йонас не приходил.

Через три дня отсутствия садовника миссис Палмер забеспокоилась. Спросила у младшего сына, здоров ли Йонас. Питер только руками развёл.

– Может, тебе стоит заглянуть к нему домой? – спросила мама.

– Мы поссорились. Я не поеду, - буркнул Питер.

Очень тяжело было произнести это вслух. Как будто то, что не прозвучало, могло не существовать вообще. Приснилось, придумалось. Озвучить это означало признать, что случилось что-то неправильное, плохое и даже постыдное, если задуматься. А задумываться приходилось постоянно, потому что занять мысли другим не получалось. Без Йонаса и Кевина мир не был прежним, он стал неуютным и вызывал раздражение. Как яблоко, надкусанный бок которого противно видеть, хотя ты помнишь, что это просто яблоко, оно вкусное.

Первые дни Питер активно взращивал в себе обиду. Размышлял о том, что Кевин прав, что Йонас врун, что-то скрывает, хочет подтолкнуть Питера к чему-то плохому непонятно зачем. Чтобы можно было дуться на Кевина, Питер вообразил, что теперь они с Йоном друзья, а Питера решили сделать лишним. Силы богатого воображения и обиды хватило на три дня. Дальше Питер почувствовал виноватым только себя.

«Это не они от меня отвернулись, а я от них ушёл, - думал мальчишка, ворочаясь ночами без сна. – Я сам придумал, что Йонас хочет мне навредить, потому что испугался Офелии. И на Кевина обиделся вообще по-глупому. И остался один»

Офелия. Всё началось с неё.

Питер вздохнул, повозился, плотнее заворачиваясь в одеяло. Посмотрел на занавеску, покачиваемую ветром из приоткрытого окна. Она то вздувалась, как парус, то опадала. Будь Питер помладше, он нафантазировал бы себе привидение, сам себя перепугал и разревелся бы. Но нет, он вырос, он больше не верит в то, что духам из мира мёртвых настолько нечего делать, что от скуки они могут прийти пугать толстого пацана.

«Да кому я вообще нужен?» - с тоской подумал Питер, сталкивая на пол подушку.

Офелия. Он нужен ей.

«Она. Тебя. Обняла», - отчётливо подсказала память голосом Йонаса.

Обняла. Как маленький Питер сам бросался в распахнутые объятья мамы, обхватывал её за талию и замирал так, чувствуя, как отступают все печали, страхи, проблемы. Как он спешил обнять отца, возвращающегося с работы. Они даже бежали с Агатой наперегонки, вопя: «Я быстрее! Мой папа!». Так и Офелия поспешила обнять того единственного, кто был к ней добр и не равнодушен. Йонас это понял, а он, Питер – нет.

Мальчишка решительно выпутался из одеяла, на цыпочках подошёл к окну. Целый мир снаружи спал, укутанный в облака. Ночь даже звёзды и луну потушила, чтобы не светить в окна тех, чей сон тонок и чуток. А может, для того, чтобы Питер смог уснуть. Но ему спать совсем не хотелось. Тоскливое, тягостное чувство своего и чужого одиночества выгнало Питера Палмера из тёплой постели и заставило выйти во двор босиком и в одной пижаме. Он прокрался так тихо и осторожно, что даже бишоны его не услышали.

В саду было темно и страшно. Не горел ни один фонарь, в кустах что-то шуршало, и Питер предпочитал думать, что это кошка. Морщась, он проковылял по дорожке, усыпанной мелким гравием, задел мамину плетистую розу, и та радостно обдала его холодными каплями с листьев. Прямо из-под ног прыгнула то ли лягушка, то ли жаба, заставив Питера отпрянуть и пробормотать:

– Прости. Я тебя едва заметил в темноте…

Он сошёл с дорожки и несколько секунд постоял в мокрой после дождя траве у кустов смородины. Высоко над ним в ветвях старой яблони пела птица. Питер точно знал, что певунья - маленькая и невзрачная, но никак не мог вспомнить её названия. Стоял и слушал, и думал о том, что пение скромной птахи тоже красиво. «Не обязательно понимать, о чём она поёт. Достаточно того, что ты её слышишь и хочешь, чтобы она пела и пела», - подумал мальчишка, стараясь хоть что-то разглядеть среди буйной, полностью скрывающей небо листвы.

Когда птица звонко тренькнула и смолкла, Питер пошёл дальше, осторожно переступая босыми ногами. Ночь пахла дождём, свежеомытой зеленью, сырой землёй. Казалось, темнота наступила для того, чтобы выпустить на волю мириады запахов, на которые не обращаешь внимания при свете дня. В ночном саду пах каждый цветок, в букеты ароматов роз и жасмина тонко вплетались запахи пряных трав и хвои, и казалось, что даже укутанное в облака беззвёздное небо имеет свой запах. «В отсутствии света нет ничего страшного, - думал Питер и медленно кружился на месте, запрокинув голову. – Как же восхитительно пахнет ночь!»

Хотелось рассказать о своём открытии хоть кому-нибудь. Прямо сейчас разбудить маму, папу, Ларри и Агату, позвонить Кевину, а утром, когда приедет Йонас…

Кольнуло остро и сильно: Йонас не приедет. А Кевин – обычно очень терпеливый, но такой обидчивый, когда его обижают несправедливо – просто не станет подходить к телефону. Агата обзовёт идиотом и ещё несколько дней будет припоминать, что только полный придурок станет будить сестру среди ночи просто так. Ларри усмехнётся, но не оценит, а папа с мамой… нет, с ними таким открытием тоже не поделишься. Они слишком взрослые. Они спят по ночам.

Мир вмиг стал огромным и плоским. Питер почувствовал себя беззащитно стоящим посреди огромной тарелки без конца и края. Одним в этой странной, крадущей все краски, но щедро раздающей запахи, ночи. Под внимательным взглядом кого-то огромного, смотрящего молча со стороны. «Ты помнишь, зачем ты сюда пришёл? – шепнула ночь. – Ты знаешь, что лишило тебя сна, выгнало из дома, заставило чувствовать себя таким одиноким? Мы смотрим на тебя. Мы ждём ответа».

– Я помню, - тихо-тихо сказал Питер. – Я иду.

После гравия плиты дорожки вокруг пруда под босыми ступнями ощущались идеально гладкими. Питер прошёл вдоль воды, вглядываясь в неподвижное тёмное зеркало: словно пруд тоже спал по ночам. У того места, откуда отец кормил Офелию, мальчик остановился, закатал повыше пижамные штаны и очень осторожно, держась за тонкие металлические прутья ограждения, сел, опустив ноги в прохладную воду. Конечно, штанины тут же намокли, но для Питера сейчас это было совершенно неважно.

– Офелия, - позвал он едва слышно. И уже увереннее и громче: - Офелия!