Офицерский гамбит

Чем настойчивее он пытался анализировать причинно-следственные связи и последствия, тем неприятнее ему было признать: он обольстился именно тем, что всегда вроде бы презирал, – неприкрытой бесстыжестью и распутными глазами. Если сексуальность Али была зашторена несколькими слоями плотной вуали, находясь на втором-третьем плане ее личности, эта женщина выпячивала свой эротизм, пользовалась им как кредитной карточкой. Манипуляция, которая ей удалась, была временной победой над ним, но даже эта скоротечность ее власти смущала, подавляла и ущемляла его. Он позарился на то, чего в итоге ему недоставало. Да, он отшатнулся, вернулся в привычное русло, еще плотнее зашнуровал свое сознание, но знание своей слабости все равно не исчезло, не растворилось. Он будет жить с ним до тех пор, пока не поговорит с Алей, но решиться на такой шаг не мог. Пока… И сегодня, когда Игорь рассказал ему о своих ощущениях, его собственное слабое звено снова напомнило о своем существовании. Совсем как ревматизм.

Артеменко лежал на спине, подложив под голову сцепленные ладони. Он больше не пытался уснуть, по опыту зная, что лучше всего переключить тумблер памяти, вспомнить что-то другое. Он подумал о своей работе, и на мысленном экране появилось менторское лицо самодовольного Лимаревского. С нервно покосившимся ртом он что-то пояснял, и в облике генерала сквозила непреодолимая брезгливость к окружающим. Затем внезапно выплыл почти богемный силуэт Сташевского. Где вы сейчас, Анатолий Иванович? Сташевский был, пожалуй, единственным человеком из системы, с которым бы он охотно увиделся. Единственным, кому бы поклонился в ноги за умение предвидеть, за дар современного волхва. Все учили старым методикам, готовили к прошлой войне, и только он один оказался исключительным новатором. Впрочем, Артеменко ни с кем из своих не виделся с самого выпуска из академии. С того самого момента, когда его вызвали на третьем курсе и объявили, что он должен уйти на работу «под крышу», то есть стать нелегалом, ему строго-настрого запретили не только общаться, но и вообще видеться с кем-либо из системы. С тех пор остался только Юрчишин, с семьей которого они с Алей делили квартиру. Артеменко тогда догадался – Юрчишин тоже уйдет «под крышу», то есть станет нелегалом. А с момента окончания учебного заведения его единоличным контактным лицом стал координатор. За эти годы сменилось уже два координатора – люди тоже идут на повышение, устраивают свои жизни. Виктор Евгеньевич Круг и еще два человека, с которыми Артеменко общался до него, – вот все те люди, которые точно знали, чем он на самом деле занимается. Эти люди ставили задачи, вернее, служили посредниками в этом деле, и принимали информацию от него. Генерал Лимаревский – исключение. Более того, личный контакт с генералом – это даже нарушение порядка деятельности разведчика. И уж тем более вопиющее презрение к законам разведки – его персональное знакомство с Модестом Игнатьевичем Никаноровым. Хотя Никаноров не обязательно был осведомлен обо всем. Он мог знать: Артеменко – представитель специальных служб, абсолютно надежный, свой субъект. И все тут. Кроме того, эти исключения и нарушения были не его, а их нарушениями, хотя потенциальные риски и проблемы несли как раз ему. Но Артеменко не боялся, потому что и политический тяжеловес Никаноров, и тем более зоркий патентованный олимпиец военной разведки Лимаревский были кровно в нем заинтересованы. Они скорее будут в десятки раз тщательнее оберегать его, чем совершат что-то крамольное. Более того, встречи с ними свидетельствовали, что он уже вышел за пределы обычной для офицера-нелегала работы. Он достиг чрезвычайно высокого уровня, его профессиональный вес вырос, и это и вызывало чувство гордости, и пугало одновременно.

Хотя стоп! Одна нежелательная встреча у него все-таки была, кажется в 2006 году, когда его только-только нацелили на Киев. Встреча мимолетная, как у двух мчащихся на всех парах поездов. И тем не менее знаковая, одиозная, незабываемая встреча, как предупреждение судьбы. Юрчишин, да, тот самый Андрей Юрчишин, с которым они три года жили в одной квартире. Только теперь это уже давно был не просто Андрей, а определенно преуспевающий Андрей Анатольевич, судя по счастливому выражению его основательно расширившегося лица с ухоженной бородкой и аккуратно подстриженными бакенбардами. Такой внушающий почтение облик предпочитают солидные политики или маститые академические волки от науки. Встреча произошла в самый неподходящий момент и в самом непозволительном месте: в международном аэропорту в Анкаре, в зале для VIP-персон. Они столкнулись в дверях, и на одно едва улавливаемое со стороны мгновение оба опешили, застыли. Артеменко уже хотел прошмыгнуть мимо и сделать вид, что не знает его, но Юрчишин решительно кивнул головой и указал направление. Убежищем послужил один из множества мягких кожаных диванчиков в зале, с трех сторон интимно обставленный живой изгородью из массивных вазонов с растениями. Казалось, они намереваются тайно обнять путников широкими, мясистыми, как пятерня матерого кузнеца, листьями. Людей в зале было совсем немного, да и те, что были, как водится, оставались поглощенными собой. Как только приятели приземлились, Юрчишин подмигнул и коротким, семенящим шагом сделал бросок к бару и обратно – в руках у него появились два бокала с «Мартелем». Артеменко бегло прошелся взглядом по облику сослуживца: перед ним был уже несколько тучный, но еще не потерявший подвижности респектабельный человек, безукоризненно одетый в классический костюм с бежевой рубашкой и галстуком приглушенного цвета. Лицо свежее, но под глазами уже наметились очертания будущих темных кругов – неумолимый след обязательных возлияний во время поздних переговоров и встреч. Артеменко мимолетно подумал, что, вероятно, Юрчишин является его отражением. Хотя нет, сам он совсем не франт, не склонен блистать внешне… Тут его мысли прервал Юрчишин, который резво для своего веса приземлился и ткнул ему бокал. Алексей Сергеевич мог бы и теперь в деталях восстановить весь короткий разговор, как всегда в таких случаях, важны были вовсе не слова, а эти самые детали.

– Ну, за встречу, – они не сблизили бокалы, только символически качнули ими, – небось, добрый десяток лет не виделись.

Артеменко ответил одобрительным, понимающим кивком. Вполне непринужденные позы и спокойный разговор вполголоса ничем не выделяли их из среды других обитателей зала. Их с успехом могли бы принять и за старых знакомых, и за только что познакомившихся пассажиров. Тем более они разговаривали в основном глазами – искусство, которое постигают благодаря либо специфической профессии, либо близкой эмоциональной связи.

– Как ты? – тихо спросил Юрчишин, и тут только Артеменко заметил в его расширенных зрачках признаки странного возбуждения.

В ответ он коротко сказал, что у него все по-старому, что Аля вся в работе, дочка учится. Говорил он также тихо, глядя в глаза, улыбаясь, сообщив для верности несколько ничего не значащих деталей, не касающихся работы. И про себя решил: если вопрос повторится, то он опять назовет второстепенные детали. Артеменко не знал о бывшем сослуживце ничего, и оснований доверять ему не было. Более того, от успешного, несколько рафинированного вида Юрчишина веяло скрытой опасностью. Алексей Сергеевич почему-то вспомнил разговор с Алей много лет тому назад: перед ним, как в объективе, возникло и стало приближаться ее лицо, пока он не увидел крупным планом ее шепчущие губы – она умоляла не доверять этому человеку. Да он и не доверял, и не только Юрчишину, вообще никому – даже первокурсник академии знает, что в разведке друзей не бывает.

Юрчишин, кажется, уловил его намерения не распространяться о себе, разгадал маневр. Но, к удивлению Артеменко, это нисколько не смутило собеседника.

– Тебе как старому другу скажу: я тут такое дельце провернул… Ухохочешься. – Юрчишин многозначительно закатил глаза.

Артеменко смотрел на него немигающими глазами, а еще осторожно – мимо него шагах в восьми-десяти у стойки возился бармен. Он, конечно, ничего не слышит, но только в том случае, если Юрчишина тут никто не ведет. Вместо ответа Алексей Сергеевич промолчал. Зато его собеседник расценил это как готовность слушать дальше.

– Короче, тут суденышко шло прелюбопытное к турецким берегам. Торговое, но с оружием на борту. Мне мои пиликнули, мол, метни икру. – Тут Юрчишин неприятно подмигнул. – Оружие-то украинское. Отправитель – одна «дочка» «Укрспец-экспорта». Ну а направлялось-то… да неважно куда. Просто хохлы там нашим дорогу перебежали.

Ого, осенило Алексея Сергеевича, да ты, друг мой любезный, похоже, оседлал гребень волны, и волна эта повыше нашей будет… Но вместо ответа или реакции он опять ограничился едва видимым кивком.

– Ну, проблемка-то в том, что оружейная сделка полностью легальная, и поднять шум вокруг нее – просекаешь? – задачка почти неподъемная. Но только не для нашего брата. У меня связи с местными о-го-го какие! Юрчишин все-таки тертый калач.

Тут бармен направился к ним за пустыми бокалами, и Артеменко, словно ненароком, коснулся рукой пиджака товарища. Тот понял и умолк. Бармен, вероятно, осознал свою нежелательность и потому с мягкой улыбкой спросил по-английски, не желают ли господа еще чего. Юрчишин повернулся к нему и с не менее любезной улыбкой что-то ответил на великолепно отточенном турецком. А потом, когда бармен исчез, сообщил, что заказал еще два «Мартеля», чтобы легче переносить полет. Затем неожиданно шепотом добавил:

– Да эти обезьяны на русском лопочут почти все, просто прибедняются. И каждый третий – ловкий стукач.

У Артеменко вдруг возникло непреодолимое желание встать и уйти. Ему было неприятно все в его бывшем соседе по квартире – и его вульгарный жаргон, и ужимки дельца, и демонстрация превосходства, и эта небрежно приклеенная вежливость. Но что-то удерживало его, хотя он сам вряд ли бы ответил точно, что именно.

– Ты не зря… – начал было Артеменко, но собеседник его быстро перебил.

– Не зря, не зря, коллега. Работа у них такая – быть веселыми истуканами. Как говорится, кто на что учился…

Артеменко пожал плечами, и тут ловкий бармен, точно подтверждая слова Юрчишина, принес коньячные бокалы, с поклоном поставил их и удалился.

– Видишь? Ну ладно, так я тебе доскажу, а то, – тут он взглянул на часы, демонстрируя блеск престижной швейцарской фирмы на руке, – уже скоро пора.

– На Москву?

– А то куда же. Одним словом, – продолжил он свою историю, – все вышло, как в штампованном голливудском боевике. Когда по моей наводке проворные турецкие пограничники и таможенники тормознули груз в порту Дериндже, а наши агентства ИТАР-ТАСС и РИА «Новости» быстренько подпели, тут такое началось! Сами-то турки напряжены – вот-вот должен открыться крупнейший саммит, и в таких условиях, как говорится, всегда лучше перебдить, чем недобдить. Украинский МИД, представители спецэкспортеров, как ты понимаешь. Заявления и так далее. Но ты же сам прекрасно знаешь, что обвинения читают одни, а опровержения – совсем другие. Короче, обгадили мы наших братьев-хохлов, да еще и чужими руками.

После этих слов он ловко, как актер-виртуоз, вытащил пачку сигарет, предложил Алексею Сергеевичу, но, увидев отрицательный кивок, небрежно ткнул одну себе в полные, влажные от коньяка губы. Его глаза с радостным самодовольством возвещали о полном удовлетворении жизнью. Затем он откинулся на диване и затянулся с удовольствием, как бы ожидая реакции. Но реакции не было, Артеменко молчал.

Странно, думал он, зачем тот вдруг сам ни с того ни с сего поведал ему то, чего не должен был рассказывать ни при каких обстоятельствах. Этот человек всегда поражал его скрытностью, недоверчивостью и настороженностью, так что эта перемена еще больше ошеломила, чем прежняя скованность. Одна из особенностей разведки состоит в том, что ее успех обеспечивается полной автономностью цепочек, выполняющих задачи. То есть об этих делах Юрчишина обязан был знать только его координатор, и далее по цепочке до начальника ГРУ – если, конечно, уровень важности его работы соответствовал уровню первого менеджера спецслужбы. Точно так же о характере работы Артеменко имел право знать исключительно его начальник, и опять по цепочке – до высшего начальства. То, что сделал сейчас Юрчишин, означало не просто профессиональное нарушение, это был вопиющий вызов самим принципам и традициям функционирования спецслужб. Но как раз рассказ Юрчишина мог означать только одно: он ничего и никого не боится, у него слишком могучая поддержка в верхах, а волна, на которую ему удалось взгромоздиться, – несомненно, гигантская. Юрчишин просто бахвалился, и делал это с откровенной, беспечной наглостью человека, занявшего сильные позиции. Артеменко тогда испытал неприятное ощущение бегуна, обнаружившего, что кто-то основательно обошел его, выйдя в безоговорочные лидеры. Чистой воды бравада, подумал Артеменко, удивившись про себя более всего тому, как меняет людей время.