Офицерский гамбит

Дорога была сухая и не капризная, удивляющая непривычной пустынностью и унынием. Ее порочную монотонность Артеменко подавлял непривычной для себя скоростью да обществом многозначительно хрипящих бардов, которые по очереди бомбили его градом песен, начиненных вечными, не портящимися от времени словами.

«Вишни цвет, не замечал его я много лет…» – напевал забывшийся Алексей Сергеевич себе под нос, когда протекторы его автомобиля отметились возле старинной реки Рось. Вот и приехал. Ему стало легче, в автомобиле теперь сидел полковник, а до вечера было далеко.

Алексею Сергеевичу надо было подумать еще об одном немаловажном деле, которое стало дополнительным раздражителем и импульсом беспокойства. Сегодня утром он узнал о провале представителей Федеральной службы безопасности, своих коллег, которые работали под прикрытием. Контрразведывательный режим в Украине, который он всегда считал тропическим, как если бы российские спецслужбы действовали в своей колонии, стал ожесточаться довольно давно, но даже когда этим летом официальная украинская власть приняла решение выслать российских дипломатов Черноморского флота, полковник Артеменко отнесся к этому событию спокойно. Ведь Киев, а вслед за ним и Прага вынудили покинуть территории своих стран официальных представителей специальных служб. Нелегалы, если только они действовали осмотрительно, оставались недостижимыми для угасающих на глазах «оранжевых». Куратор также не проявил беспокойства, а дополнительный инструктаж полковник Круг провел скорее для галочки. Так перед прыжком из самолета инструктор напутствует словами парашютистов, которые имеют не меньший опыт, чем он сам, – машинально, с целью фиксирования момента. Но теперь, когда на территории Украины был задержан на горячем в полном составе весь отдел контрразведки ФСБ в Приднестровье, ситуацию можно было характеризовать как повсеместную эрозию. По оперативным каналам связи Артеменко получил подробности этого дела, а чтобы не привлекать к его персоне излишнего внимания, в Центре решили не вызывать его в Москву. Формально Алексей Сергеевич знал, что за ним нет и не может быть ничего такого, за что можно было бы схватить за руку и напялить наручники. Он был проинформирован, что эфэсбэшники проявили себя крайне легкомысленными дилетантами, не позаботившись об элементарных мерах безопасности. Но разве сам он действовал не так, полагая, что живет ныне на своей второй родине, где дозволено если не все, то почти все. А вдруг его уже давно «пасут», а он в силу своей растущей беспечности не позаботился о перепроверках и дополнительных мерах самоконтроля. У Алексея Сергеевича похолодело в груди, и в памяти невольно стали всплывать эпизоды, когда он мог бы, но не принял дополнительные меры страховки. «Да чего ты дрейфишь? – возмутился его извечный спаситель, дерзкий внутренний голос, который был способен по-другому представить любую ситуацию, – ты же прекрасно знаешь, что ряд влиятельных людей, обитающих в шаге от украинского политического олимпа, вступились за этих потерянных эфэсбэшников. Все будет в норме, ну, пожурят там начальников, и обойдется». – «А если не обойдется?» – испуганно и ошеломленно спрашивал тот глубокий голос, что порой опасливо и сконфуженно выдавал правду. В самом деле, думал Артеменко, а если «оранжевые», исчезающие как политический вид в Украине, все-таки расправятся с нарушителями, операция без анестезии дорого обойдется участникам разведывательного фарса. В том, что это был фарс, он не сомневался. Иначе на сомнительную операцию не подалась бы сразу вся группа. Артеменко не знал этих людей, но был уверен: то были тупоголовые рвачи, которые жаждали орденов за выполнение специальных операций. Потом, спустя годы, они бы с пафосом рассказывали, как с риском для жизни спасали Украину от наступления на нее вражеского военно-политического блока. Кучка бездарностей! Алексею Сергеевичу было не жаль их. Но становилось муторно страшно за себя – ему не хотелось в украинскую тюрьму, но еще больше не хотелось ассоциаций своего имени с причинением вреда Украине. Ведь мифы будут создавать обе стороны, и приписать схваченному за руку можно все что угодно! Провал ФСБ ясно свидетельствовал, что страсти накалились до предела. Этот шпионский скандал уже попал в газеты, а одна из них написала, что за наглость и глупость руководителя расшифрованной группировки будут судить по всей строгости. Только глупец может не понимать, что новые шпионские страсти любого размаха могут разбушеваться подобно урагану.

Теперь он знал, что украинская контрразведка не дремлет и что сам он вполне может стать следующей добычей. Алексея Сергеевича навязчиво беспокоил Мишин, который в любой момент мог позвонить куда следует, и удавка тотчас затянется на его шее. Перспектива казалась трагикомичной. Чтобы человек, родившийся и выросший на территории Украины, теперь был тут взят за ведение подрывной работы, за разведывательную деятельность против Украины – это выглядело так же, как в идеологическом кино пятидесятых годов, в котором на столбе вешали предателя. Артеменко только на миг себе представил, что его, арестованного, покажут по телевизору, и его увидит старушка-мать. Да она с ума сойдет! Не говоря уже о тех людях, которые его знают здесь, с которыми он вырос на одной улице. Беспокойство, доходившее до головокружительной тошноты, стало расползаться по всей душе Артеменко, вызывая непроизвольный озноб в теле. Ему срочно надо было переключиться, любым доступным способом. Может, разговор с Игорем ему поможет?.. Ведь, возможно, осталось работать тут считаные дни…

2

Игорь Николаевич был облачен в поношенные серые шаровары, широкие, с отвисшими коленками. На нем, как на огородном пугале, болталась старая футболка с небольшой дырой под мышкой, почему-то надетая поверх свитера. На голове же красовалась широкополая камуфлированная шляпа, какие в советское время носили пограничники в жарких районах. Алексей Сергеевич невольно подумал, что вот эта старая, выцветшая шляпа, казалось бы, нелепо нахлобученная не по сезону, ох как отражала сущность Игоря Николаевича – из-под ее краев глаза его друга могли выглядывать, как из укрытия наблюдателя, все оценивая и почти не выдавая собственные эмоции. Отставной полковник Дидусь приветливо улыбался глазами. Он даже не отложил лопату и, наблюдая за пристраивающейся машиной, оперся о лопату грудью, совсем как в училище, когда они перед выпуском копали на стрельбище траншею. Глядя на своего старого друга сквозь тонированные стекла «лексуса», Алексей Сергеевич не мог не отметить: недавний боевой командир выглядел пристойно. Если и не счастливым, то умиротворенным, органично вписывающимся в новый жизненный контекст. Он словно переключил тумблер в сознании, и мысли его текли другим потоком и в другом направлении. Да, система вопиюще несправедливо его отвергла, но он нашел в себе силы отбросить саму эту систему в ответ, взорвать ее образ. Не отвергая и не теряя самого себя. В себе самом, в семье, в земле родины он отыскал новый смысл – тот резерв, который позволил заменить жизнь героическую на жизнь… м-м, счастливую. Может быть… Алексей Сергеевич подивился этому, потому что сам он не чувствовал в себе сил для такого превращения. По меньшей мере сейчас.

Артеменко быстро выскочил из автомобиля, небрежно хлопнув дверцей, бросился к другу; они крепко, по-братски обнялись, молча потузив друг друга. И вдруг Алексей Сергеевич сам явственно почувствовал запах земли – самый лучший из запахов, который когда-либо приходилось ощущать человеку. Запах, возвращающий его в первозданное состояние, всякий раз напоминающий о тленности, о преходящем, о происхождении из праха, с неотвратимым спокойствием ожидающего живущего. Запах, своей пряностью и терпкостью очищающий сознание от всех иных тревог, кроме одной – вечного вопроса о том, зачем ты тут, человек? Всё очищают лишь две вещи: смерть и любовь. Но и они, словно скованные одной цепью, в конце концов имеют запах земли. Этот запах отразился в сознании Артеменко мгновенной волной воодушевления и беспричинного восторга.

– Слушай, да у тебя тут настоящий рай! Человеку для счастья, оказывается, очень мало нужно. Приблизиться к земле, почуять ее исцеляющий запах…

– Про исцеляющий запах это ты здорово сказал. Да, – тут он глубоко вздохнул, – конечно, есть благо в том, что твоя семья, родители и сам ты живы и пока здоровы. Но не стоит преувеличивать.

– Да брось ты! Тот, кто прикасается к божественному, проникается им, сам на какое-то время может почувствовать себя божеством.

– Брат мой, – Игорь Николаевич вдруг посмотрел на него назидательно, с какой-то суровой серьезностью и колючим взглядом. Он приподнял свою шляпу и передвинул ее на затылок, как когда-то заламывал голубой десантный берет. – Тебе как брату, потому ты такой же мне брат, как и родной, – скажу. – Он глубоко вздохнул, многозначительно посмотрел на небо, чистое и бесконечное. – Не может прикоснуться к божественному, и уж тем более стать божеством, тот, кто обнимался с дьяволом, кто в хмельном припадке заключал с ним сделки. Эта скверна навсегда, до конца моих дней! И неважно, что сделки эти заключались по велению другого демона…

Только после этих слов Алексей Сергеевич сполна осознал, что его друг все еще находится в плену тревог. Он только внешне освободился от былых оков и притязаний, душа же его все еще изнывает и только на пути к обретению покоя. И Артеменко осенило: не только ему, но и Игорю Николаевичу такая встреча была нужна.

Сам же Игорь Николаевич, посмотрев на дорогую машину, на безупречный костюм товарища, на его холеные руки, с грустью подумал, что время меняет людей даже тогда, когда кажется, что человеческое упорство успешно в схватке со временем.

– Ладно, пошли в дом…

– А может, лучше посидим на воздухе – тут такая благодать!

– Не холодно?

– Холодно! Но все равно так лучше. Хочется воздуха, дышать хочется. Почувствовать дыхание земли и ее сердцебиение. Лучше всего, по-моему, это получается ранней весной и поздней осенью, в моменты перехода состояний.

– Да, пожалуй. – Игорь Николаевич с присущим ему ироничным прищуром улыбнулся. – По чарке?

– Конечно. Я давно не пробовал домашнего, ведь у тебя есть что-нибудь отцовского прогона? В домашнем самогоне, если он качественно сделан, и энергетика другая. Возвращающая к жизни.

– Так-то оно так, только больно крепкий отцовский, пятьдесят пять градусов. Не боишься, ты ведь за рулем?

– А мы ровно по три маленьких хватим, чтоб не более ста двадцати граммов было. Тогда как раз будет. Тем более гаишники у нас одинаковые… А я не понял, ты что, сам, что ли, тут в селе?!

– Сам. – Дидусь улыбнулся своей извечной простоватой улыбкой, и Артеменко снова увидел проступающую на его лице едкую иронию ко всему происходящему, такую близкую ему еще с невозмутимых училищных времен. – Все остались в городе, а я подался на природу. Поработать, побыть в одиночестве…

Именно такого, незамысловатого объяснения и ждал Артеменко – его товарищ оставался хозяином собственной судьбы. Игорь Николаевич тем временем принес зимнюю камуфлированную куртку и накинул ему на плечи. Еще одну, почти такую же, только несколько поношенную, но с тремя полковничьими звездами, небрежно набросил на плечи себе.

Вот он, настоящий полковник, непритязательный и всегда одинаковый и снаружи и внутри, подумал Артеменко. Вот как они выглядят, эти великолепные и одновременно бесполезные звезды – на чужих плечах. На своих он не видел ни разу и вряд ли увидит – таково правило той игры, в которую он играл. Но в мыслях Артеменко не было ни досады, ни восхищения: полковник, как и солдат, является всего лишь винтиком системы и, как только выходит из строя, заменяется другим, новым.

– Скажи мне, брат, тебе сейчас уже… полегчало? Отошел уже от прежней жизни? – спросил Артеменко друга, когда тот принес и поставил прямо на пенек маленький хрустальный графинчик, напоминающий своими резными боками о славном советском времени и авторитетном офицерстве времен утвердившихся стереотипов в виде глобальных амбиций, постоянной боевой готовности и когда-то модного чешского хрусталя. Тут же, на пенечке ловко угнездились несколько маленьких тарелочек – с черным хлебом, домашним украинским салом, колбасной нарезкой и чесноком. И конечно, огурчиками сельского ручного засола, без которых не может обойтись ни одно украинское застолье, независимо от масштаба.