Офицерский корпус Русской Армии. Опыт самопознания

<…> Неужели за то, что, когда все было охвачено хаосом безумия, ты один не потерял своего сердца и не отчаялся в спасении Родины? Не за то ли, что, когда Одесса, Новороссийск и Крым переживали кошмарные дни, ты своей израненной грудью прикрывал бегство охваченной паникой толпы гнилой обывательщины, которая в лучших случаях к тебе была только обидно снисходительна и по обстоятельствам меняла «распни» на «осанна»? Они уезжали, забирая с собой англизированных фокс-терьеров, а для твоих детей, да зачастую и для тебя, не хватало места даже на палубах пароходов. Разбросанная по чужим странам, эта обывательщина, одетая в модно сшитые смокинги, уже отвернулась от тебя, как она отворачивалась всегда, когда опасность была позади.

Помните ли, как в дни, когда создавалась Добровольческая армия, в Ростове и других городах эта обывательщина, эта буржуазия на предложения пожертвовать на нужды армии брезгливо отвечала: «Ах, опять эта Добровольческая армия!» или в лучших случаях раскошеливалась двадцатью рублями «корейской валюты». А когда большевики занимали эти города и накладывали многомиллионную контрибуцию, эта буржуазия ночами простаивала в очередях, чтобы не опоздать и внести свою долю

<…> Было бы большой несправедливостью, очерчивая скорбный путь офицера, не отметить, что по этому пути прошла также и здоровая русская интеллигенция, патриотически настроенная, и особенно безупречное наше православное духовенство, но все же для них этот путь был значительно короче: он кончался или сразу за воротами чрезвычайки, или за гранью большевизма.

Уже с марта 1917 г., со дня опубликования знаменитого приказа № 1, стало определенно ясно, что русская революция наметила искупительной жертвой офицерскую среду. Нельзя перечесть тех оскорбительных способов и измышлений, чрез которые прошел русский офицер в терпеливой сосредоточенности. Ограничив, а впоследствии совершенно лишив его прав, уже балаганная керенщина усложнила его обязанности и свела его личность до положения пария. Было время, когда понятие офицер являлось синонимом позора, и случаи, когда офицеры подавали рапорта о разжаловании их в солдаты, — не легенда.

Над ним издевались и буквально «куражились» всяких наименований комитеты. Имя его трепали на митингах. Его обезволили, сорвали погоны и, по меткому выражению генерала Деникина, «плюнули в душу».

А когда тому же трусливому шуту Керенскому понадобились козыри для рекламы, он под Калушем в 1917 году послал того же офицера на сознательный убой во имя «завоеваний революции».

Какая ирония!

И офицер пошел. Пошел, чтобы быть преданным своим же солдатом и никогда уже больше не вернуться…

История военного искусства имеет много примеров, когда во главе армий стояли великие полководцы. На протяжении многих столетий можно проследить, что армиями командовали посредственности, как французский генерал Шерер, бездарности, как австрийский генерал Макк, были авантюристы, как Валенштейн, были патриоты, были неудачники, но никогда ни одна армия не опускалась до того, чтобы во главе ее стоял шут или бандит. Пробел этот суждено было заполнить бедной Русской армии: в 1917 г. она получила и того, и другого в лице Керенского, а потом Крыленко…

Разве это не трагедия, которая ждет своего Шекспира?

Если русский офицер, брошенный всеми на распутье, по счастливой случайности избегал чрезвычайки, его встречала пьяная петлюровщина или махновщина.

На Днестре его расстреливал румынский пулемет, а в Польше стерегла проволока концентрационного лагеря. И даже в период успехов Добровольческой армии, куда он нес огонь своих желаний и лучшие движения души, в Таганроге, Ростове и проч., и проч. — его травили усердные не по разуму контрразведки и «неудачные копии» чрезвычаек, вроде особых реабилитационных и следственных комиссий и судов, которые изматывали душу и нервы, лишали Государем дарованных чинов и приговаривали к каторге.

В то время, когда в 1919 году при наступлении на Москву фронт Добровольческой армии таял, когда армия являла собой типичную мозаику среди океана земли, в тылу десятки тысяч офицеров без денег и белья месяцами ждали решения своей участи, ходили опозоренными и теряли веру и огонь, а их семьи голодали. Ко всему следует прибавить алчную и безответственную королеву тыла — спекуляцию, которая сторожила офицера и была его самым неотступным спутником всегда и везде. Правительство будто умышленно платило ему гроши, сознательно обрекая на нищету или толкая на мародерство, а спекуляция, этот неизменный союзник большевизма, росла и крепче стягивала узел.

Даже в период расцвета Добровольческой армии уже предчувствовалась какая-то жуткая атмосфера, которая зарождала в сердце офицера тревогу за ее судьбу. Тревога эта создавалась и тем, что старые полковники, опытные командиры частей назначались рядовыми в обидное подчинение вчерашним прапорщикам, может быть, даже и храбрым, но со странной военной психологией. Тревога, наконец, усиливалась и тем, что когда одни разжаловывались в рядовые, другие делали головокружительную карьеру, которой позавидовал бы Наполеон, и вокруг которой расцветали анекдоты.

Оптовое производство в генералы (и кто только не производил?), фабрикация полковников носили характер несерьезного бутафорского акта.

Они разрушали красоту авторитета долголетних опыта и знаний, породили какую-то хлестаковщину и в довершение всего создали самозванство. «Вундеркинд» вытеснял ветерана…

Кому это было нужно?

И как часто потом эти «стратегические мальчики» внезапно померкали: одни из них делались скандальной сказкой тыла, другие попадали под суд, а третьи просто изгонялись.

Чтобы исчерпать полностью хождение по мукам русского офицерства, следует остановиться еще на одном серьезном этапе. Российская, именуемая «бескровной» революция расколола русское офицерство на два враждебных лагеря. Одни оказались по тем или иным причинам с врагами человеческой культуры — большевиками. Потеряли ли они сердце, соблазнились ли они полуголодным пайком, озлобились ли, продались ли или просто смалодушничали — Господь им Судья! Другая часть офицерства создала белую армию. И вот вчерашние друзья, а иногда и братья, люди одного мышления, одного измерения, сегодня стали врагами не на жизнь, а на смерть… Началось какое-то самоистребление, которое ужаснет наших потомков…

И вот в таких сумерках протекло мучительных шесть лет. Русский офицер потерял Родину и стал изгнанником и пришельцем на чужбине. Перенеся все унижения, вплоть до вероломства и оскорбления союзников, выросших на его мученической крови, офицерство, которое никогда никому не изменяло, оказалось за бортом.

Разъединенное и разбросанное по всем материкам земного шара, придавленное и бесправное, растерявшее зачастую своих детей и зачастую же искалеченное, оно тем не менее не утратило красоты духа и не растеряло своих сил, которые приводят в изумление и друзей, и врагов.