Офицеры и джентльмены

— Один, возможно, из полиции. На нем какая-то странная форма синего цвета. Другой в форме летчика. Я никогда не видела его прежде. С ними был американец, но он уехал.

— Это очень странно. Ты не дала им шампанского?

— О, нет, Эверард.

— Лучше я пойду и посмотрю сам, кто это.

У двери Йэн столкнулся с Элегантной Женщиной и горячо расцеловал ее в обе грязные щеки.

— Здесь вся выпивка кончилась, — объявила она, — и я направляюсь на свой пост гражданской обороны. Почему бы вам обоим не заглянуть туда? Это неподалеку, за углом, там всегда найдется бутылка.

Их поприветствовал Спрюс.

— Боюсь, мы немного запоздали. Я привел Гая. Вы помните его? — спросил Йэн.

— Да, да, по-моему, мы где-то встречались, — сказал Спрюс. — У нас здесь все уже кончилось. Я только что имел небольшой разговор с очень интересным новым писателем. Мы всегда особенно рады приветствовать сотрудничество военных. Это входит в нашу программу.

Центральная группа гостей расступилась, и позади них стал виден Людович, аппетит которого к разбору его творчества был возбужден, но далеко не удовлетворен. Он обиженно смотрел на стоявшего к нему спиной Спрюса.

— Людович?! — удивился Гай.

— Это как раз тот человек, о котором я сказал вам. Вы знаете его?

— Он спас мне жизнь, — ответил Гай.

— О, это очень странно.

— У меня так и не было возможности поблагодарить его.

— Что ж, сделайте это сейчас. Но не уводите его с собой. Вы застали нас в разгар захватывающего разговора.

— Я думаю, что уйду вместе с пэром.

— Да, пожалуй.

Просвет в толпе снова закрылся. Гай протиснулся между гостями и протянул руку Людовичу, который с выражением нескрываемого ужаса поднял на него свои рыбьи глаза и, вяло пожав протянутую ему руку, отвернулся.

— Людович, вы, конечно, помните меня?

— Это в высшей степени неожиданно.

— Группа Хука. Крит.

— О да, припоминаю.

— Я всегда питал надежду встретиться с вами. Столько всего, о чем нам надо поговорить! Я узнал, что это вы спасли мне жизнь. — При этих словах Гая Людович безмолвно, будто в раскаянии бия себя в грудь, поднял руку к ленточке военной медали. — Кажется, вы не очень рады видеть меня.

— Вот это удар! — сказал Людович, переходя на казарменный жаргон. — Вы как снег на голову! Вот уж не ожидал встретить вас здесь. Только не у мистера Спрюса. Кого-кого, но не вас, где-где, но не здесь.

Гай уселся на стул, на котором до этого сидел Спрюс.

— Я смутно помню те последние дни на Крите и в лодке.

— Лучше забудьте, — сказал Людович. — Есть вещи, о которых лучше забыть.

— О, что вы! Не слишком ли вы скромничаете? Кроме того, меня мучает любопытство. Что произошло с майором Хаундом?

— Я слышал, его считают пропавшим без вести.

— А разве он не в плену?

— Простите, мистер… э-э… капитан Краучбек. Я не служу в управлении учета личного состава.

— А саперный капитан, который взял нас в лодку? Я был в ужасном состоянии, да и он не в лучшем: он бредил.

— Вы тоже бредили.

— Да. А сапера вы тоже спасли?

— Я думаю, он утонул в море.

— Послушайте, — предложил Гай, — вы не собираетесь пообедать?

Это прозвучало так, будто призрачный шекспировский Банко вдруг превратился в хозяина.

— Нет, — отрывисто сказал Людович. Нет! — Не извинившись, не сказав ни слова на прощанье Гаю, Спрюсу или Фрэнки, он внезапно бросился к парадной двери, ведущей на лестницу, и выскочил в спасительную уличную темноту.

— Что с ним стряслось? — удивился Спрюс. — Не мог же он напиться здесь. Что вы сказали ему?

— Ничего. Я спросил его о прошлых временах.

— Вы хорошо знали его?

— В сущности, нет. Мы всегда считали его человеком со странностями.

— У него несомненный талант, — сказал Спрюс. — Возможно, даже зачатки гения. Чрезвычайно досадно, что он сбежал. Пожалуй, пора заканчивать прием. Девочки, может быть, вы выпроводите гостей и приберете? Мне пора идти.

Оставшиеся часы своего сорокового дня рождения Гай провел в «Беллами» в бессмысленных разговорах. Когда он возвратился в свою комнату в транзитном лагере, в его голове было больше мыслей о будущем, чем о прошлом.

В одиннадцать часов завыли неслышные в «Беллами» сирены воздушной тревоги, а после полуночи был дан отбой. Никто не слыхал их и в Вестминстерском аббатстве, где стоял никем не охраняемый меч Сталинграда. Все двери были заперты, все огни погашены. На следующий день здесь снова выстроится очередь и возобновится акт преклонения.

В литературном конкурсе, проведенном «Тайм энд Тайдс», Людович успеха не добился. Его сонет даже не отметили. Он внимательно прочел стихотворение, занявшее первое место:

…Лежит здесь меч очень редкой работы —Это бесценный символ. Кто знал,Как близко зло или как опасно добро,Кто презирает покровы, носимые ангелами?

Он не мог понять смысл этого сонета. Было ли второе «кто» относительным местоимением к слову «добро», выступающим в качестве его эквивалента? Он сравнил с ним свой ясный, понятный сонет:

Надпись о моем прошломНа этом длинном мече.Светившая мне в мореПутеводная звездаСияет на нем.Пусть будет стерта она!Рея, мачта, фал и бушприт —Все кануло в вечность,Когда бот мой погиб.

«Возможно, — подумал он, — эти строки не слишком хорошо отвечают заданной теме. Они, видимо, не отразили общего настроения. В них слишком много личного, такого, что не подходит „Тайм энд Тайдс“. Я пошлю их в „Севайвэл“.

Часть девятая «Fin De Ligne»

1

Вирджиния Трой не прожила в доме Килбэнноков и десяти дней, а Йэн уже начал спрашивать: «Когда она уедет?»

— Я не против того, что Вирджиния живет здесь, — сказала Кирсти. — Не так уж дорого она нам обходится.

— Но она не участвует в наших расходах ни единым пенсом.

— Я не могу просить Вирджинию об этом. Она проявляла к нам необыкновенную доброту, когда была богатой.

— Это было очень давно. Я уже проводил Триммера в Америку. Просто не понимаю, почему она должна жить здесь. Другие женщины платят свою долю.

— Могу посоветовать ей это.

— Пожалуйста, как только представится возможность.

Однако, когда Вирджиния возвратилась в тот вечер, она сообщила такие новости, что все другие мысли вылетели из головы Кирсти.