Огненная река

Я поменяла шторы, подмела и даже вытерла мокрой тряпкой пол, но всё ещё было утро.

Повесив одеяло Сыну на ограду, на хорошо освещённое солнцем место, я нашла свёрнутые грязные носки и носовые платки и бросила их в газ. Потом поискала бельё и одежду для стирки, но не обнаружила их. Я неторопливо вышла во двор, сорвала висевшую на ограде простыню, блестящую, будто её только что отбелили, сняла чистую, без малейшего пятнышка наволочку с подушки, нашла в шкафу рубашки, которые он так и не надел после химчистки, скомкала их как попало, бросила всё в таз и насыпала туда стиральный порошок. Потом высоко засучила рукава, села, поджав ноги, и стала наблюдать за тем, как вскипает высокая пена. Беспокойство поднималось откуда-то из груди, как туман, и поклёвывало нервы. Что-то случится или это признак болезни? Ничего особенного не должно было произойти.

Он, может быть, и сегодня вечером придёт домой помятым, как грязная тряпка, и таким пьяным, что не сможет себя контролировать. Я сниму с него ботинки, одежду, и он разрешит сделать это покорно, как ребёнок, которого простили и окружили заботой. Может быть, в кармане его куртки будет лежать резиновая кукла, которая пищит, если нажать на её живот.

Иногда вечерами, когда он возвращался домой пьяным, я кричала и бессильно опускалась на пол, повесив его одежду в шкаф. В его карманах были игрушечные белки или робот, который ходит, сверкая глазами, если завести пружину. Какого раз была даже пара белых мышей и сова с распахнутыми немигающими большими, будто искусственными, глазами; она махала крыльями, будто чего-то испугалась. Я не понимала, это его странная привычка или он просто так шутит, чтобы повеселить меня?

Мне просто не нравилось, когда дома возникал беспорядок. К счастью, мыши подыхали, не прожив и трёх дней, хотя я каждый день кормила их остатками еды и наливала чистую воду.

А он, особо не переживая, рыл неглубокую яму в углу сада и хоронил их.

Я сняла платок с головы, энергично вытряхнула пыль и опустила рукава. Был полдень. Я вошла в комнату Сыну и проверила его одежду, висевшую на вешалке на стене. В брюках было четыре кармана. Я пошарила там, а потом просто встряхнула их. Со звоном упало несколько монет. Я сунула руку в передний карман. Пусто. Я упрямо сунула руку в карман его куртки. Ах, какая прелесть! В пачке, которую я достала, лежало целых пять сигарет, образуя дружный ряд голов. «Хюу» — втянула я воздух и поискала спички.

Ах, как приятно! Я зажгла сигарету, прищурила глаза и следила за движением дыма, поднимающегося с кончиков пальцев. Теперь действительно больше нечего делать.

Я стояла на краю террасы и считала, сколько черепиц на крыше соседнего дома образуют скат. Не успела я досчитать до двадцати, как у меня защипало глаза, поэтому мне пришлось начать заново. Черепица была уложена ровными волнами, и я без конца сбивалась со счёта. Каждый раз, когда я пыталась это сделать, я сбивалась где-то на середине, поэтому до сих пор не знала, из скольких же черепиц состоит уклон крыши. На двадцать четвёртой я сбилась, как обычно, и переключила своё внимание за ворота, на пустырь, где ещё ничего не было построено.

С горы, находящейся напротив нас, вела неровная кривая дорожка из жёлтого песка, по ней легко, будто летит бумажный змей по ветру, двигался какой-то объект, нарушая пустоту полдня.

Ничто не мешало моим глазам, и взгляд скользил по движению колеблющегося предмета у подножия горы.

Глаза заныли от напряжения. Объект приблизился и стал чётче.

Это была женщина с коробкой на голове.

— Купите цветы, купите цветы, цветы любви, цветы любви…

Женщина ещё не подошла к дому, но национальная песня, которую она пела, перелетела через ограду. Похоже, она нарвала цветы в горах и идёт продавать их.

— Эй, цветочница!

Я подождала, пока её голос приблизится, и позвала громче.

Непонятно, услышала она меня или нет. Она пела гортанным голосом, пребывая в весёлом настроении, и шла мимо. Я позвала её несколько раз и вдруг подумала, что, может быть, она слышит меня, но старается не обращать внимания. Ведь цветы, сорванные на низкой горе возле поля, можно дороже продать в центре города, чем здесь, на окраине. Сверху было видно, что в коробке лежат жёлтые цветы кизила и ветки азалии с бутонами.

Женщина, сухо кашляя, нахально прошла мимо, и я долго прислушивалась к её удаляющемуся голосу. На до роге, ведущей к автобусной остановке, кипело солнце. Я протёрла глаза, слезящиеся от ослепительного света.

Был яркий весенний душный день. В такой день ветер поднимает сухую пыль, и она оседает на голых руках и на развешанном после стирки белье. Как только стихнет ветер, тотчас распустятся цветы, а аллергический кашель жены торговца, развозящего товары, будет летать, как пыльца цветов или песчаная пыль, и наполнит воздух непонятным ожиданием.

Я с удовольствием потянулась и легла на деревянном полу террасы. Брызги солнца усеяли пятнами ноги, лежащие в проёме двери, покатая крыша соседнего дома отбрасывала плавную тень, как козырёк от солнца.

Наблюдая за всем этим, я погрузилась в состояние, будто у меня вылиняли все чувства, я полностью потеряла способность мыслить и обессилела; было ощущение, что в голове плещется белая, как лист бумаги, занавеска. Это всё из-за солнца.

Им было пропитано всё, движение остановилось. Воспоминания прошлого щекотали ладонь; так луч солнца, падая на край века, не вызывает никаких трогательных чувств, будто просто сдувается толстый слой пыли.

Тогда я ушла беременной на пятом месяце. Ушла, чтобы умереть. Это было в конце долгой засухи, из подмышек, под коленями струился пот.

Со дна пересохшего ручья смотрели белые спины камней, и светлым брюхом кверху плавал раздувшийся карась.

Я сунула голову в воду. И хотя там скопились личинки москитов, сгнившие корни растений и зелёная ряска, я наслаждалась прохладой.

Казалось, моё тело всё больше и больше сжимается. В воде кружилось отражение синего неба, по которому быстро плыли облака. Вращение становилось всё быстрее и быстрее, в кружении я увидела свои волосы в воде, слегка колышущиеся, как щупальца пресмыкающихся.

Согнувшись пополам, я упала в воду. Я инстинктивно двигала ногами, и вскоре моё лицо оказалось на поверхности.

Я свалилась спиной на камень, как комок мокрого белья, и долго смотрела в небо. Тело раскалялось как от горна для розжига огня.

Было очень жарко, свет застыл и стал твёрдым. Затвердевшие лучи, сгустившееся время; мне было душно. Время превратилось в свет, оно поднималось с голых ступней, облизывало тело, опустошало кровеносные сосуды.

Всё замерло. Предметы раскалялись и увеличивались, а потом теряли свои формы и растворялись во времени, и ничего не оставалось. То, что можно было потрогать — лишь повсюду царящая напряжённость. Моё тело, которое я так хотела уничтожить, в абсолютной тишине и умиротворённости тихо распадалось, Я погружалась в расслабленную усталость и счастье, которые возникают, когда сознание меркнет и становится совсем слабым. В это время откуда-то с гор, через жару, захлёбываясь, защебетали птицы «цици-цор-р-р, цици-цор-р-р». Казалось, они размеренно долбят клювами в стекло, пытаясь его разбить. Прошло некоторое время. От их упорства в клювах скопилась кровь, и, когда, в конце-концов, разрушился угол света, жары и времени, в ущелье, где течёт ручей, защебетали все птицы до одной. Я быстро поднялась. Ноющая боль вернулась, будто свалилось белое покрывало, закрывавшее сознание. Голова раскалывалась от боли.

Я посмотрела вокруг. Ничего не изменилось. Только от звонкого щебетания птиц, бившего по барабанным перепонкам, дрожали зелёные листья на деревьях, хотя ветер стих. А ещё гряда чёрных туч наполняла темнотой ущелье с ручьём. Как это бывает после анестезии, в кончики пальцев рук и ног постепенно возвращалась чувствительность. Зачем я здесь? Беременная на пятом месяце от бросившего меня пройдохи, чувствуя слабость, будто вся моя кровь высохла, я пришла сюда, в ущелье, с твёрдым решением умереть, но никак не могу пойти на это из-за этой изматывающей жары. Я сделаю аборт, и всё будет нормально. Как стирают надпись с доски, так же я сотру память из своей головы. Это очень просто.