Огненная земля

Внезапно упала такая темнота, что, казалось, невозможно было выйти из этой вязкой черни в ясную звездную ночь, ощутить степь, напоенную легкими запахами, веселую степь с верещаньем кузнечиков и криками засыпающих птиц.

Песня давно смолкла. Душный сырой воздух разрядился дождем. Позади зачавкали сапогами. На спуске с холма блеснули яркие огни «студебеккеров». Мимо пронеслись трехосные фургоны, выхватывая фарами из темноты фигуры моряков, сникшие мокрые бурьяны и блестки дождя, сыпавшегося сверху. После автоколонны, пролетевшей словно встречный поезд, с волнами теплого воздуха, гари и освещенными окнами еще больше ощутилась непроглядная ночь.

Подъем в горку осиливался с трудом. Дорога раскисла, грязь липла и тащилась за подошвами. Намокший ватник стягивал разгоряченное тело. Букреев скорее чувствовал, нежели видел, возле себя Батракова, Манжулу, Горбаня и немного отставших начальника штаба и Плескачева. Букреева догнал доктор Фуркасов; по своему обыкновению, он побрюзжал насчет «собачьей службы и разных затей».

— У вас почти нормально, Николай Александрович, сказал Фуркасов, — почти. Но ускорять движенья нельзя.

— Есть отставшие?

— Нет, что вы. Может быть, в пехоте?

— До Тамани не больше двадцати километров. Скорее дотянем, скорее на отдых, Андрей Андреевич.

Поднявшись на горку, Букреев увидел поблескивающее вдали море и светлые выгнутые линии летевших через пролив снарядов. Насыщенный озоном воздух разносил орудийные выстрелы.

Доктор отстал, но вместо себя прислал Таню. Букреев слышал за своей спиной приглушенный шопот Манжулы и Тани. Букреев нарочито замедлил шаг. Таня, продолжавшая итти в прежнем темпе, натолкнулась на него.

— Простите, товарищ капитан.

— Как ваше самочувствие?

— Несколько приподнятое в предчувствии… Наконец- то приближается…

— Понятно, Таня.

Он с удовольствием выговаривал ее имя.

— Я смотрю, Николай Александрович, на эту чудесную картину… И думаю… Война издалека красива, а?

— Возможно, Таня.

— На перевале, помню, было плохо. Там давили, стискивали ущелья. А вот чтобы так снаряды оставляли следы, я не видела там. Если расскажешь, не поверят. Сочинила, мол, девчонка…

Таня засмеялась.

Смех ее заставил Батракова очнуться от нахлынувших дум о семье.

— Кто тут?

— Главстаршина Иванова, Таня, — ответил Горбань. — Она ничего. Пускай…

— Ну их! — Батраков, чтобы не раздражаться, прибавил шагу.

Через несколько часов марша Тамань выросла неясными очертаниями низеньких домиков, мелких деревьев. На окраине поджидал Степанов. Сюда же подъехал на машине Гладышев.

— В кюветы! В кюветы! — закричали красноармейцы, выставленные у въезда в город.

Два снаряда упали в полукилометре. Взрывом осветило домик под очеретовой крышей и голую высокоствольную акацию. Грохот еще долго затихал в степи.

Квартирьеры подъехали на грузовой автомашине и доложили Гладышеву о местах расквартирования дивизии. Колонна втянулась в Тамань.

— Вы видели, Николай Александрович, как два бризантных упали, — сказал Фуркасов. — Невольно вспоминаю прославленного кавказского офицера в бурке, с двумя пистолетами; как там у него: «Тамань — самый скверный городишка из всех приморских городов России. Я там чуть–чуть не умер с голода, да еще вдобавок меня хотели утопить».

Дождь стучал по брезентовым крышам фургонов. Попалась заночевавшая на улице батарея тяжелых орудий. Артиллеристы сидели у тягачей и у лафетов.

Батальон прошел почти через весь городок, опускаясь и поднимаясь по холмистым скользким улицам. Все было темно, неприветливо, сыро. Наконец, остановились у каких-то домиков и сараев. Люди с фонарями развели роты на постой. Моряки наполняли дома, сараи, навесы, крытые камышом и соломой. Полк Степанова передвигался дальше, в конец улицы; он растянулся темной лентой уставших, молчаливых людей.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Утром северный ветер перегонял облака от Азовского моря к Черному, но проглядывало и солнце. Дождевые туманы не долго задерживались на местных почвах, растворенных песком и как бы согретых близко залегающей нефтью. Поля и заброшенные огороды лежали мокрые, затоптанные войсками. На участках с изломанными будыль- ями кукурузы и подсолнуха ржавели брошенные немцами пушки и снаряды. В степи валялись автомашины, перевернутые, сожженные или просто брошенные впопыхах и ооодранные теперь до скелетов. Вот прилетевший на знакомые места подорлик поджал крылья и опустился на побитую пулями кабинку. Но не успел подорлик осмотреться после дальнего перелета, отдохнуть, распушить перья, — ветер, погнавший по степи перекати–поле, долетел сюда, засвистел, закрутился вентилятор мотора. Подорлик оттолкнулся сильными лапами, испуганно взмыл кверху. Две вороны, завидев его, упали комьями вниз и ушли, черные, лохматые, почти касаясь макушек кустов кермека и кровохлебки.

По дороге от Соленого озера к Тамани мчались легковые машины. Здесь и «Зисы», забрызганные грязью, и «Виллисы», с тактом прилично воспитанных подчиненных бежавшие на почтительной дистанции.

В одной из машин ехал маршал — представитель Ставки. Он — высок, и ему пришлось изловчиться, чтобы удобней устроить себя в машине.

Маршал воевал с юных лет, — ему привычны были поля сражений и хлам на них, всегда остающийся после разбитого противника, и воронье над полем недавней битвы, издалека чувствующее поживу.

Сидевший позади молодой подполковник внимательно и жадно рассматривал брошенные орудия, скелеты машин, воронки, залитые водой и окруженные вырванной взрывами землей.

Маршал скосил глаза к подполковнику.

— Фанагория…

— Где товарищ маршал?

Маршал указал на холмистое, поросшее дикими травами место, господствующее над степью и над морем.

— Та самая, суворовская Фанагория, товарищ маршал? — спросил подполковник.

— Та самая. — Маршал полуобернулся. — Суворов командовал пять лет Кубанским казачьим корпусом и много сделал для этого края…

— Я этого не знал.

— Неудивительно. — Маршал, не поворачивая туловища, посмотрел на подполковника и шутливо добавил: — В этот период своей деятельности Александр Васильевич заслужил всего только один орден Владимира с девизом: «польза, честь и слава».

Дорога приблизилась к морю. По Таманскому заливу катилась волна–белогорбец. На приглубых близ отмелей местах волны встречались, поднимались стеной, бросались на обрывы и убегали, шипя и стуча камнями. Крутояр гудел по всему побережью. Кое–где выныривали и окунались в пенистом нагоне трупы германских солдат, опутанные, как пряжей, морской травой–камкой. Больше двадцати тысяч трупов оставили немцы в этом месяце на землях и водоплесках освобожденной Тамани. Конные и мотоциклетные патрульные появлялись над обрывами, просматривали море, проверяли овраги и мелкокустье.