Огненный холод
Шрифт:
Внезапно дверь в кабинет распахнулась, на пороге возникла величественная дама в элегантном твидовом костюме, воротник которого был оторочен чернобуркой.
– Но вначале, Дима, подумай о последствиях, – заметила спокойно Вероника Андреевна. – Хватит и той истории, что произошла в прошлом году в Сочи...
Дмитрий Евсеевич, коротко взглянув на Костю, нервно заметил:
– Ника, не при нем же! Но я не могу оставить ее без помощи...
– Кто сказал, что твоя бывшая любовница брошена на произвол судьбы? – спросила супруга. – Она же стоит на учете в онкодиспансере, проходит курс химиотерапии. Так о чем речь? Чем ты можешь ей помочь?
Константин подумал: Вероника
– Совершенно ничем! – заключила она. – А вы, молодой человек, вообще кто такой? Только не заявляйте, что сын Дмитрия Евсеевича! У вас другой отец, и фамилия у вас другая. А теперь прошу вас покинуть нашу квартиру. Иначе мне придется вызвать охрану!
Костя понял: ни Гелло, ни его жена ничем не помогут. Она ненавидит маму, а он слишком зависим от жены, чтобы ей возражать. Молодой человек вышел прочь, вернулся домой и долго сидел около спящей Верочки.
Дело близилось к финалу. Скорее всего, не помогли бы ни импортные препараты, ни операция, но кто знает, кто знает...
Два с половиной месяца спустя Вера умерла – во сне (в последнее время она много спала, потому что практически все время была на наркотиках). Константин обнаружил это рано утром. Верочка была уже холодной.
«Мама умерла...» – билась у него в голове единственная мысль. Он потерял человека, которого любил больше всего.
К похоронам было все давно приготовлено – Верочка загодя озаботилась, не желая стать обузой для сына и после смерти. Приехала жившая в Зеленограде бабушка, Вера Пантелеевна, взявшая на себя практически все траурные хлопоты. Константин не мог находиться в квартире, где все ему напоминало об умершей матери. Как бы он поступил раньше, всего пару лет назад? Наверняка бы упился в стельку, устроил бы дебош и угодил бы в медвытрезвитель или, того гляди, в КПЗ.
Но тот сорвиголова и шалопай, каким он был до армии, исчез. Жизнь слишком дорога, и ее слишком легко потерять, чтобы растрачивать себя на такие глупости. Костя знал: никто не должен заподозрить, что ему тяжело. Очень тяжело... И не столько из-за того, что умерла мама. Рано или поздно это бы произошло – все люди смертны. Но ведь он, ее сын, ничем не смог ей помочь!
Молодой человек все думал: а что, если бы в тот вечер, когда он побывал у Гелло, он бы обуздал свой нрав, унизился, стал бы канючить? Или, наоборот, пригрозил толстопузому мерзавцу и его супруге, озабоченной нормами приличия, что расскажет правду о двойной жизни Дмитрия Евсеевича... Быть может, тогда бы мама оказалась в специализированной клинике, ею бы занялись лучшие отечественные и иностранные специалисты, была сделана операция, которая пусть и не избавила бы ее от недуга, но хоть продлила ей жизнь и избавила от страданий...
Гроб вынесли во двор, где немногочисленные соседи, в первую очередь пожилые, бросили на Верочку последний взгляд. А затем запихнули домовушку в «рафик», который попыхтел на кладбище. А оттуда – в кафе, где прошли поминки.
Костя, все время молчавший и поддерживавший Веру Пантелеевну, которую на кладбище почти совсем оставили силы, осатанел, когда увидел своего официального отца, заявившегося на поминки. На похоронах он побывать не соизволил! Как пояснил Быков, от которого за версту разило перегаром, был рабочий день, и ему пришлось «работать не покладая рук и ног». Федор Петрович привел и пышную крашеную блондинку, свою давнюю пассию, и трех детишек, таких же круглых и чванливых, как и папаша с маманей.
– Ну, отмучилась Верусик! – гаркнул Федор Петрович. – Что ж, все мы под богом ходим! Всем помирать и всем в могилах лежать! А вот,
Костя, познакомься, это твои, так сказать, сводные братья и сестра...Костя еле сдержался, чтобы не дать Быкову по морде. И фамилию этого человека он носит! Впрочем, неужели ему лучше было зваться Константином Гелло? Ни за что!
Федор Петрович продолжал говорить бестактности, а его супруга, как заметил Костя, принесла с собой большую хозяйственную сумку, в которую по-свойски складывала куски поминальных пирогов, конфеты и бутылки со спиртным. Парочка пожаловала сюда не для того, чтобы принести соболезнования, а чтобы поживиться!
Дети Федора Петровича вели себя шумно, смеялись, а под конец стали бегать по кафе, играя в догонялки. Константин не выдержал, склонился к уху Быкова:
– Уйми своих отпрысков, иначе я за себя не ручаюсь!
Федор Петрович гаркнул, велев детишкам угомониться, а потом, наполнив стопку до краев водкой, протянул ее Константину со словами:
– Давай помянем душу моей покойной женушки! Ее земной путь завершился, и моя миссия, стало быть, тоже. Наконец-то с моей Лидочкой пожениться сможем. А то все живем гражданским браком, стыдно ведь!
Костя, так и не пригубив, поставил стопку на скатерть. Если и пить за упокой души мамы, то не с этим отребьем. А Федор Петрович продолжал философствовать:
– Мы с покойницей, может, и не всегда ладили, но теперь-то все в прошлом! Кстати, Костя, мне ведь треть квартиры причитается. Я же там прописан! А хата у вас знатная, в самом центре! Так как поступим, сынок? Поменяем с доплатой, или ты просто уступишь нам комнату?
Чувствуя, что кровь бросилась к лицу, Костя дернул плечом:
– Не называй меня «сынок»...
– А что ж так? – осклабился Быков. – Ты ведь мой сынок, а я твой папка. Во всех бумагах так значится! Или ты теперь у нас белая кость, вспомнил о своем настоящем папане? Не поздновато ли, сынок?
– Я же сказал, что ты не должен называть меня «сынок»! – воскликнул Костя.
В душе у него клокотало. Быков явно пришел на поминки с единственной целью – унизить покойную маму.
– Не ты, сопляк, будешь мне указывать, как мне кого называть! – разъярился Федор Петрович. – А вопрос о квартире надо решить как можно быстрее. Сам видишь, у меня три ребенка. Или ты один решил в роскошной хате жить? Нечестно получается! Я для твоей мамаши ой как много сделал! И не претендовал даже на то, чтобы как муж выполнять супружеские обязанности, хотя имел полное право...
Костя не выдержал, нанес ему сильный удар в лицо. Федор Петрович, покачнувшись, грохнулся вместе со стулом на пол. Его любовница, Лидочка, завизжала, дети запищали. Быков с трудом поднялся – лицо у него было все в крови.
– Ну, ты за это ответишь! – пробормотал он злобно. – Причем по всей строгости закона, сынок!
Константин сожалел, что не смог сдержаться и устроил на поминках драку, но, право же, Федор Петрович это заслужил.
Под вечер молодой человек, проводив Веру Пантелеевну на вокзал, вернулся в пустую квартиру. Все здесь было таким чужим и неродным... как будто он попал в другой мир.
Раздался звонок в дверь. Наверное, пришел кто-то из соседей, чтобы выразить соболезнования или поинтересоваться, как дела. Меньше всего Косте хотелось с кем-то беседовать, выслушивать однотипные излияния, кивать головой. Он решил не открывать. Но звонок повторился, а затем кто-то стал барабанить в дверь. Костя прошел в прихожую, рывком распахнул дверь, желая утихомирить буяна, – и увидел двух милиционеров, за спинами которых прятался Федор Петрович. На лице отчима расплылся знатный синяк, а губа была расквашена.