Огненный крест

Вот какого «нашего Суслова» представили мне эмигрантские русские друзья Волков и Ольховский в жаркий полдень в городке Маракай, когда майский тропический ливень загнал нас на обширную «кинту» именитого кадетского идеолога.

Сергей Павлович Рудник, кадет Русского корпуса. Германия. Декабрь 1992 года.

«Я вернулся из Санкт-Петербурга. Побывал в Петергофе (еще Петродворец), в Царском Селе (еще Пушкин) и в Павловске. В Гатчину заехать не хватило времени.

Коротко говоря, чувство моей принадлежности к стране, где я родился, завяло почти полностью!

Было величие, верю, снова будет, когда вырастут поколения, не помнящие строительства социалистического мира – «нового мира», по заявлению больного Ильича...

Хочется верить и в возрождение (нарождение?) основы российской государственности – крестьянства, то есть того слоя, который обретя веру в благодать учения Христа, стал корнем строительства государства и его величия.

Демократию, как образ правления, использовав беззащитность и необразованность (безграмотность) масс, создали хапуги в Древней Греции. Именем народа пользуются хапуги и наших дней. Монархический строй, как строй, на мой взгляд, и естественнее (органичнее), и экономичнее, невзирая на численность семейства и родства монарха, чем узаконенный бандитизм, называемый демократическим строем».

Разбирал письма, дорожные записки, и думалось мне: сколько путаницы в головах эмигрантов! Но – по большому счету и правды предостаточно.

«Узаконенный бандитизм» российских демократов проявит себя в полной кровавой мере. Очень скоро. Правы соотечественники! Сие витало уже в общественной атмосфере, вызревала кровавая бойня – октябрь 1993 года.

Не мог я промолчать.

Осень-93

Над оратором – оратор! Но от пагубы речей Лечит «демократизатор» Нестабильных москвичей. Полупьяные, косые Спецопричники в поту Добивают мать-Россию, – С кляпом «сникерса» во рту. Этим выдадут медали И утешат демпайком. (Где их только подбирали, В абортарии каком?) Не косожец, не Редедя, А лакейская душа, По Тверской на танке едет Генерал Грачёв-паша. Едет Ельцину в угоду Словно ваучер, пылит, По избранникам народа Бронебойными палит. Вожаков ведут в ментовку, Для других, для прочих масс «Всенародный» под диктовку ЦРУ – строчит указ. Так и так, мол, сэры-братцы, Голова от всех болит! – Больше трёх не собираться, Как Бурбулис говорит. Свищут «вести», словно пули: Добивай, круши, меси! Скоро, скоро забурбулят И по всей Святой Руси...

Забурбулили...

А потом было несколько успокоительное письмо крёстного моего Г.Г. Волкова:

«Дорогой Коля! Для всех нас большая радость: получен твой большой пакет с письмом, газетой «Тюмень литературная», вырезками из других газет. Это письмо было первым, которое пришло из России после ваших октябрьских событий – расстрела парламента в Москве и т.д. Слышали мы – закрывали патриотические газеты. Я подумал, что и твоя газета была закрыта. Но, слава Богу, видим, всё обошлось. Теперь прими и наши поздравления в том, что выстоял, прими от своих друзей – отца Павла, отца Сергия с матушкой Ольгой, Лили и Ги Рудневых, Юры Ольховского, Коли Хитрово, Бориса Плотникова, Виктора Маликова, Миши Свистунова, Жоржа Бурмицкого, Александра Слёзкина, Киры Никитенко и, конечно, нас – Кати, Аннушки, Жоржа Волковых. Сил тебе, здоровья, энергии для дальнейшей работы на том поприще, которое ты выбрал в жизни. Знаем, что не легко тебе сейчас, но тебе ведь исполнилось только 50 лет, а это значит, что находишься в полной сознательной силе для дальнейшей работы. Твои плюсы и те, что ты окружен родными и близкими, которые тебя понимают, помогают, а еще и то, что теперешнее положение в России, как и мы понимаем, такое, что можно многое высказывать, чего лет пять назад было невозможно-

Очень сожалею, что наша летняя встреча на аэродроме в Тюмени была такая короткая и суматошная. И народу было много – все торопились, галдели. Ты, наверное, понял, что Катя и я были приглашены в эту поездку Ростиком Ордовским-Танаевским, знакомым тебе правнуком последнего тобольского губернатора. (Ордовский-Танаевский правил Тобольской губернией до Февральской революции 1917 года, а впоследствии, в эмиграции, стал епископом.) И вокруг него было много людей, он ехал с женой, мамой, с которой, помнишь, встречались в их большом офисе в Каракасе, своим дядей, живущим в Швейцарии, а также с двумя сыновьями дяди. Ехали мы с доброй миссией в Тобольск. Там хорошо были приняты мэром города, который вместе с Людмилой Захаровой устраивает Русский культурный центр. Мэрия подарила под это дело старинный дом купцов Корниловых, дом перестраивают, чтоб разместить в нем и подаренную венесуэльскими русскими библиотеку. Сейчас я должен собрать эти книги по нашим домам, составить списки, упаковать и послать в Сибирь. Ростик обещал материальную помощь. А все остальные хлопоты на мне. Ведь не хочется, чтоб такое богатство книжное безвозвратно было утрачено. Во многих книгах, которых в России нет, жизнь и переживания тех русских людей, которые оказались за бортом, но которые, живя вдалеке, думали о России, любили Родину. Я собираю эти книги и думаю о тебе, Коля. Как много мог бы ты почерпнуть из них полезного для себя и своих очерков о зарубежных русских. Буду просить Л. Захарову, чтоб она поделилась с тобой этими богатствами: будешь в Тобольске, то сможешь порыться в библиотеке, собранной нами. Конечно, мне бы хотелось, чтоб такая библиотека была и в Тюменском литературном доме, в котором я был с тобой, когда дом ремонтировали. И это можно бы сделать, но у меня нет средств на пересылку. Да и теперь я еще не совсем уверен, что власти позволят всё это передать в Тобольск. К сожалению, власти все еще смотрят нехорошими глазами на такие акции благотворительные, мол, «иностранные книги» и все такое прочее...

Еще раз радуюсь, что вы сумели выстоять в этих осенних кровавых разборках!»

С малой моей старообрядческой родины написали об огненном знамении, которое приключилось двумя месяцами ранее, в конце августа. Налетел ветер, потом воссияла гроза. Всё кругом взъерошила, опрокинула, потом сорвала несколько крыш со стаек пригонов скота. Кинула огонь, молнию. Молния летела очень при цельно: попала в свежий зарод сена за огородом последнего, сохранившегося в строю, комбайнера. Занялся зарод сразу и сгорел дотла. Хозяину нечем кормить корову. Плохи дела.

Пожары, поджоги множатся и по России. Война?! Пока – не крупномасштабная война. Пожары заливают водой, а войну кровью.

Еще ездил по литературной необходимости в село Безруково, где родина русского сказочника Ершова, автора «Конька-горбунка». Там такие дела: половина детей, посещающих школу, дебилы. В одной семье пять детей и все дебилы. Отрыжка Ивана-дурака из сказки? Нет, скорей всего, это дети, зачатые по пьяному делу. Оно бы и ничего, «сказочная» деревня освоилась жить и при таком положении, как в школьном сочинении местной десятиклассницы: «А потом меня проводил кретин!» Но – проблема: молодым учительницам не за кого выходить замуж.

Совсем неспособных к учебе в нормальной школе великовозрастных детей отправляют в спецшколу. Одна дебильная девушка неожиданно начала учиться в этой спецшколе на одни пятерки. Приехал в отпуск молодой офицер, лейтенант, взял её замуж. «Я, говорит, – Олю научу иностранному языку. Сделаю её переводчицей с польского! Надо разуметь этот язык! Речь Посполитая набирает силу, докатит и до Безруково!»

Офицер из местных, но неизвестным осталось – к какой он армии принадлежал? Маскировочная форма лейтенанта являла черт знает какие нашивки и знаки – не в виде привычных ранее танков, перекрещенных стволов пушек иль авиационного пропеллера с крыльями орла, а значила на правом рукаве изображение доисторического ящера, может, игуана из тропиков, что питается, о чем в Безруково тоже неизвестно, преимущественно наркотической листвой красивого дерева манго!

Впрочем, какие танки, пушки! На русских танках стали ездить по пустыням своим свободолюбивые арабы! На «МИГах» и «СУшках» летают отважные китайцы и индусы, нашим бойцам вполне, видимо, хватает устрашающего внешних и внутренних врагов двуглавого орла, помещенного на самом видном месте армейской амуниции – на тульях и околышах фуражек защитно-серой окраски, будь ты нынче хоть сталинским соколом, чьи околыши и нашивки гордились синим цветом русского неба.

Зашел в мастерскую к тюменским друзьям-художникам. Умные, талантливые мужики, выпускники академии имени Репина. И вот: соловьями заливаются на малороссийской мове! При мне. Минут пятнадцать слушал упоительное «размовление». Кажется, вот-вот ударят гопака, галушки на столе задымятся! Не выдержал: «Хватит, самостийники!» Вернулись к москальскому языку. Слава Богу, не обиделись. Мудрёны дела твои, Господи!

Но – октябрь 1993. Руководящий кабинет областной администрации. Идёт «разбор полётов на местах» после неостывших еще кровавых дел в Москве, где – по слухам – продолжаются аресты участников народного восстания.

Представители местного руководства – две бывшие, не агрессивных, к счастью, симпатичные партийные дамы, кажется, из бывшего горкома партии. Глядя на них, вспомнилось вызывающее четверостишие, начертанное синим фломастером в подъезде нашей серой девятиэтажки:

Красивыми мы были и остались, Но дело не в изгибе наших тел! Пусть стонут те, кому мы не достались, И сдохнут те, кто нас не захотел!

Далее «на разборке» – несколько местных донельзя возбужденных сочинителей. Больше всех активничает вёрткий, кудрявенький и по этой причине вполне благообразный стихотворец поэт, из-за скромного роста приподнимаясь на цыпочки, подчеркивая превосходство и вскинутым подбородком, не говорит, вещает: «А почему до сих пор на свободе редактор фашистской газеты Денисов?..» – Бывшие партийные дамы, у той и другой кожаные турецкие пиджаки, короткие прически комсомолок тридцатых годов, медленно опускают глаза. – «А посмотрите, что он в своей газете напечатал опять!» – восклицает скромный стихотворец, воздев в кулаке последний номер «Тюмени литературной».