Огненный лис

— Зачем?

— Разберешься на месте. Поглядишь, что к чему. Как дружок твой Витя устроился, как с деньгами у него, как со здоровьем…

— Когда выезжать?

— Погоди. Надо будет ещё кое-что здесь уладить, — Антон Эдуардович встал и подошел к окну. — Завтра с утра займешься похоронами прежних своих «отцов-командиров». Деньги я дам, если сложности будут со всякими там ритуальными службами или с кладбищем — звони. Решим вопрос. Пусть все будет по высшему разряду, пристойно и благородно. Люди должны понимать, что мы здесь не при чем. И даже наоборот…

— Хорошо, — кивнул Курьев.

— Тогда на сегодня все. Давай пропуск, я отмечу…

Очутившись на Литейном проспекте, Тимур торопливо направился в сторону клуба «Олимпия», перед которым была припаркована его машина. Шел он быстро, размашисто, но, свернув за угол, неожиданно остановился — что-то странное, необычное привлекло внимание Курьева в поведении маячившего на противоположном тротуаре инспектора ГИБДД.

Вот, строго взмахнув полосатым жезлом, милиционер зачем-то остановил проезжавшую мимо шикарную машину «мерседес» с тонированными стеклами и непростыми номерами. Но как только она с ленивой покорностью сбросила скорость и замерла в паре метров от автоинспектора, тот почему-то направился не к водителю, а в противоположную сторону.

В следующее мгновение он нырнул в парадную ближайшего дома, а из-за неработающего газетного киоска выскочил ещё один человек в милицейской форме, который сноровисто вскинул на плечо гранатомет.

Оставляя за собой длинный, растрепанный след пороховых газов, сорокамиллиметровая граната перелетела через проспект и ударилась в бок «мерседеса». Не дожидаясь случайных осколков, Курьев бросился на асфальт и прикрыл голову сумкой-«барсеткой»..

Глава 2

В левом крыле «буйного» барака, у третьего с краю окна, гордо скрестив на груди, стоял напичканный успокоительными препаратами прапорщик погранвойск Павел Симонович Ройтман. Умудренным, немного застенчивым взглядом изучал он летний пейзаж за стеклом.

Особенно душу его ничто не тревожило. Погода удалась на славу: светило солнышко, стройные тополя трепетали на ветерке, тихо переговариваясь между собой о том, что ещё день-два и облетят они белым, мягким пухом. Словно снежное одеяло укроет тополиный пух ровные дорожки в парке, припорошит скамеечки — и все будет совсем уж прекрасно. Время будет и далее медленно истекать, безвозвратно сползая куда-то в небытие… Короче, полный порядок.

Вот только высокий, увитый колючей проволокой забор, да ещё эта мерзкая дура-ворона, рассевшаяся на узловатой ветке дерева, немного портили общее впечатление от пейзажа.

— Кыш-ш! Кыш, подлюга! — прикрикнул на птицу Павлик и ткнул пальцем в стекло.

Но крупная, разжиревшая на пищевых отходах больницы ворона даже не взглянула в его сторону. Зачем? Какой смымсл? Что, собственно, может ей сделать этот придурошный алкоголик, демонстрирующий миру свою глупую, небритую физиономию сквозь зарешеченное окно?

Опорожнившись, ворона широко раскрыла массивный, костистый клюв и безбожно обкаркала больного Ройтмана с ног до головы.

— Ух, ну ты и подлюга! Смерть мою накликать хочешь? — Разъяренный Павел высунул язык и показал вороне сквозь решетки сразу два кукиша:

— Вот тебе! Вот! Не дождешься, накося — выкуси!

— Вместо ответа ворона презрительно усмехнулась и выставила на всеобщее обозрение свой общипанный, черный зад.

— Ах, ты так! — Не на шутку обиделся Ройтман. — Ну, я тебе сейчас устрою… я тебе сейчас такое устрою!

Павел бросился на пол, по-пластунски преодолел пустой коридор — и оказался в палате.

— Стой, кто идет? — Сосед Ройтмана ухватил на перевес кусок швабры.

— Тихо, приятель… тихо. Свои.

— Это понятно. Кто именно?

— Адольф Иванович Гитлер. Из дивизии СС «Галичина».

Сосед в ужасе отшвырнул от себя швабру и ловко юркнул под кровать:

— Граждане, воздушная тревога!

Но больной Ройтман уже шарил под своим матрасом:

— Сейчас, сейчас…

Внезапно из-под подушки на Павлика выскочил средних размеров крысенок. Самый обыкновенный, только вот, почему-то, с розовой поросячей мордочкой.

— Ого, — удивился Ройтман. — Ты-то здесь откуда? Тебя же, Семен Игнатьевич, выписали.

— Еще вчера выписали, сам видел.

— Ах, оставьте, прапорщик, — сморщил мордочку собеседник. — Что мне дома делать?

— Суматоха там одна. Возня мышиная.

— Ну, так шел бы в управление, на службу.

— Придумал тоже! — Фыркнул Спиригайло. — Видал я твою службу и в фас, и в профиль!

Куда уж лучше здесь, в тишине, да в покое. Вдохновения всяческие тебя посещают, великий смыслжизни сам собой постигается…

Семен Игнатьевич Спиригайло, бывший начальник Ройтмана, тяжело вздохнул:

— И в то же время бренность бытия душит. Душит, душит… Поневоле начинаешь ценить упущенное. Задумываться начинаешь, сколь много полезного можно было бы сделать для человечества — а память людская, глядишь, и сохранила бы имя мое в веках. Вот, послушай — стишки я давеча накропал:

В парке теней Вновь объявлен изгой, Рыжий туман Отголосок грозы… В парке теней Не растут арбузы, Лишь могилы одни И волков жуткий вой.

— Ишь ты, спохватился! — Хмыкнул Паша. — Тоже мне, рупор эпохи… Раньше надо было способности проявлять, да мозгами работать в нужном направлении. Недаром говорится: береги честь смолоду!

— Оценить, как должно, — вздохнул Спиригайло, — пока не утрачено — не возможно. Есть ведь и такая народная мудрость: хорошая мысля приходит опосля! Все, в общем, свыше предопределено, и не нам исправлять.

— Ну, ты загнул… Прямо, философ! По-твоему выходит, что если я твои бредни выслушиваю, это угодно Всевышнему?

— Может, и так.

— Ерунда! — отмахнулся Ройтман. — А вот надоест мне сейчас, да и прихлопну я твою поросячью морду табуретом? Изменю, так сказать, ход истории, а?

— Не изменишь.

— Почему это?

— Потому что судьбы наши предначертаны там, наверху, — поднял мордочку Спиригайло.

— Провидение к ним равнодушно, рок неумолим, но изменению они не подлежат. А если в практическом смысле… Табурет-то к полу привинчен, наглухо.

Павлик недоверчиво покосился на своего бывшего, хотя и очень изменившегося, начальника, обернулся — и попробовал сдвинуть больничный табурет с места.