Огненный скит.Том 1
Шрифт:
— Спасибо вам, Евстрат Данилыч!
— Ну за что спасибо. Работай на здоровье!
— И гробы мне нужно будет сколачивать?
— А ты что — боишься? — обернулся к нему Мальшин.
— Да нет… Я
— Тогда иди.
Так Степан стал работать при лазарете.
Как-то, улучив момент, спросил о Насте.
— Настя? — переспросил Мальшин. — Настя вышла замуж за хорошего человека. Я со своей запятнанной биографией, — он усмехнулся, — не хочу портить ей жизнь, поэтому никогда не вернусь обратно. Теперь чёрное пятно не смоешь. Вредить дочери? Да и что меня там ждёт? Такая же работа, точно
Таким образом Мальшин закрыл себя в лагере, чтобы даже напоминанием о себе не отравлять жизнь любимой дочери.
Глава восьмая
Встреча
В конце сентября в лагерь пригнали новую группу ссыльных. Их расселили во вновь построенные бараки. Среди прибывших было много больных и немощных.
— И что я с ними такими делать буду? — услышал Степан, как жаловался начальник лагеря Яков Семёнович Гольвич Мальшину при обходе лазарета. — Одни инвалиды и маразматики. Что делать, доктор?
— Дистрофиков действительно много, — ответил Мальшин, снимая пенсне и потирая пальцами переносицу. — А что с них взять! Одни старики. Им бы на печи сидеть, внукам сказки рассказывать, а их повезли через всю Россию в душных вагонах, погнали разутых и раздетых по тайге… Поневоле организм подорвёшь…
Гольвич оборвал его:
— Хватит меня распропагандировать. Я не посмотрю, что ты доктор. Оставь здесь свои интеллигентские замашки. Я тебя спрашиваю, что делать?
Смущённый Мальшин, помявшись, ответил:
— Рацион питания для них надо увеличить. Перемрут иначе все…
Гольвич возмутился:
— Каким образом я его увеличу? Рожу что ли? Что отпускается по норме и то не завозится в нужном количестве.
— И многое в непригодном для употребления в пищу виде, — уточнил Мальшин.
— Ну вот, сам знаешь, а мне очки втираешь.
— Группа агрономов предлагала свое хозяйство завести. Надо бы прислушаться. Выделить делянку, пусть капусту, морковь, репу, свёклу сажают, зеленные. Свой огород — большое подспорье.
— Впереди зима, какое хозяйство. Посмотрим на следующий год, может, что и выйдет.
— Дойдут до следующего года совсем.
— Кладбище большое, места всем хватит, — грубо ответил Гольвич. Немного смягчая тон речи, добавил: — Посылай своих в тайгу, кто убежать не сможет. Пусть зелень несут. Больше ничем помочь не могу.
Степан был благодарен Мальшину, что тот взял его к себе. Работа в лазарете, не в пример, остальной, что велась в лагере, была лёгкой. После валки леса лазарет показался курортом. Рядом с ним был тесовый сарай — плотницкая, с бревенчатым прирубом, в котором Мальшин обещал на зиму сложить печку, поставить верстак, чтобы тепло было работать в зимнюю стужу. А пока Степан вязал рамы в холодном сарае. Работа начиналась после завтрака. Кроме рам, Степан делал гробы и кое-что по мелочам: если надо — поправит ступеньки, привернёт ручку к двери.
Проходя однажды по лазарету, он увидел на больничных нарах старика с куцей бородой, с лысиной, в обрамляющий её рыжий волос на висках вплеталась грязно-сивая седина. Он лежал один, в углу. Старик хотел приподняться, опираясь на
локоть, но это ему не удавалось, настолько он был слаб. Степан решил помочь больному и подошёл к нарам. Сердце его ёкнуло — старик напомнил ему отца. Воспоминания разом взволновали душу. В последнюю пору он редко вспоминал родителя — время и тяжёлое лагерное существование постепенно выветривало из сознания родной образ. Он расплывался и отдалялся.Очутившись рядом с нарами, приглядевшись, в беспомощном старике он узнал отца. Зрение и сердце не обмануло его. Тот же нос, только заострившийся и удлинившийся, тонкие губы…
— Тятя! — воскликнул Степан, наклонясь к старику.
Тот опустился на матрац, так и не приподнявшись на постели. Глаза повернулись к Степану. Были они мутные и запавшие, подёрнутые мглой, как у тяжелобольного. Это был уже не живой человек и ещё не мертвый, но ощутивший ледяную пропасть перехода в другой мир.
— Тятя! — вновь позвал Степан.
— Стёпа? — удивлённо прошептали губы старика и глаза на миг оживились, словно солнечный зайчик проник в их глубь и высветил остатки сознания и чувств. — Стёпа, сынок! — Он узнал сына и на глазах появились слёзы.
— Тятя! — хотел во всю мочь закричать Степан то ли от радости, то ли от испуга, что в этом измождённом больном человеке, узнал отца, но не закричал, а только тихо произнёс.
Он опустился на колени, взял руку отца в свою:
— Так это ты, тятенька?
— Степан! — Лицо Антипа Маркелыча дрогнуло, повлажневшие глаза заблестели. — Не чаял я тебя встретить.
— Я тоже, тятенька. — Глаза Степана наполнились слезами. — Везде, на каждом полустанке, где бы мы не останавливались, не шли по тайге — везде искал тебя… И вот ты… здесь…
— Степан, — выдохнул Антип Маркелыч. — Стёпа, Стёпушка… сынок…
— Ты давно здесь? Ты прибыл с последней партией? — спросил Степан.
— Наверно. Три дня, как здесь. И сразу сюда… в лазарет.
— Что с тобой? Чем болеешь? — проговорил Степан, держа руку отца в своей.
— Не знаю, сынок. От старости, видно.
— У тебя вид… такой…, — Степан хотел сказать "нехороший", но не стал расстраивать отца своими словами.
Антип Маркелыч вздохнул и спросил:
— Сам-то как?
— Хорошо. Я при лазарете столяром.
Несколько минут они молчали, внутренним чутьём прислушиваясь друг к другу, наслаждаясь тем, что находятся рядом, боясь словом или неосторожным движением вспугнуть это зрительное и мысленное общение. Потом Степан сказал:
— Ты это… тять… Пока лежи, а я… я скоро приду.
Антип Маркелыч закрыл глаза, давая понять, что он согласен.
Степан бросился разыскивать Мальшина. Нашёл его на кухне, где он снимал пробу, сказал про отца. Тот посмотрел внимательно на Степана сквозь тонкие стекла очков:
— А я подумал твой однофамилец это. Я посмотрю его лично. Сегодня же. А ты принимайся за работу. Нечего здесь начальству на глаза показываться.
Степан, забежав на минуту к отцу и сказав, что придёт вечером, ушёл в плотницкую и занялся обычным делом — строгал, пилил, сушил доски и тёс. Всё время думал об отце. Он был до невозможности рад этой встрече, тому, что теперь они в одном лагере. Огорчало другое — Антип Маркелыч был очень плох.