Огненный скит.Том 1
Шрифт:
Она стояла у железной дороги и смотрела, как грохоча, мимо проносится тяжёлый состав, проминая шпалы. Они вдавливаются в песок и выпрямляются, вдавливаются и опять выпрямляются. Вагоны прошли, пропал красный фонарик в последнем, а Дарье казалось, что шпалы продолжают проминаться и выпрямляться.
Никто не знает, как она выдержала, когда получила похоронку на сына! Повалилась на кровать, прижав бумажку к заболевшему сердцу, и замерла. Без крику. Только слёзы катились из глаз, да горло перехлестнуло, словно верёвкой.
В конце
Лицо Дарьи раскраснелось, больше круглится, морщины расправляются, и она распрямляется, встаёт во весь рост, расправляет платок на плечах, отставляет клюку, раскидывает руки в стороны:
Маменька родная, дай воды холодной.
Сердце моё прямо кидает в жар.
Раньше гуляла в зелёном саду,
Думала на улицу век не пойду…
Песня то взмывает в поднебесье, парит там, кружась над селом, словно птица, то опускается к полю, почти касаясь его, плавно разливается над морем колосящейся ржи, и опять устремляется в высь. Это не песня, не птица, а сама Дарья кружится над полями. Ей отсюда всё видно, и обо всём она знает…
Она выходит на свободное место посередине комнаты и кружится, колоколом раздувается подол сарафана.
Дом полон глядельщиков.
— Ай да Дарья! Не берут её годы!
— Такую не возьмут.
Мальчишки и девчонки прилипли к окнам и, широко раскрыв глаза, смотрят, и слушают Ёку-мороку и не толкают друг друга и не говорят громко. Какая же она маленькая Ёка-морока?! Вон, какая большая, какая сильная!
Лебедем плывёт Дарья, словно не пол деревянный под ней, а вода чистая, не зыбкая и скользить по ней легко.
Ой цветёт калина в поле у ручья,
Парня молодого полюбила я…
Сильный Дарьин голос перекрывает шум за столом, звяканье посуды…
Когда начинают плясать, Дарья берёт клюку, раскланивается с хозяином и хозяйкой, гостями, желает счастья и любви молодым и покидает свадьбу.
Идёт она по улице в широком сарафане, почти не опираясь на палку, и вечерний ветерок перебирает золотистые шнуры её свадебного платка. Дома валится на кровать и плачет, не стыдясь, смазывая слёзы рукой с морщинистых щёк.
1987 г.
ГРОМ-МОЛНИЯ
В магазин привезли свежую муку. Небольшое квадратное помещение перед витриной быстро заполнили женщины. Продавщица Тонька Дутова в затасканном халате, с большим масляным пятном на животе, бесшумно шныряла от полок к прилавку и обратно, бросая кульки с мукой на весы. Прищуривалась и выкрикивала:
— Забирай! Живо! — и подталкивала кулек рукой. — Следующий! Поторопись! Мне ещё на базу за помидорами ехать. Машина ждёт. Набежали! Будто больше дней не будет…
Гром-молния появилась неожиданно. Ее сухая высокая фигура в цветастом платье словно возникла в магазине из ничего. Глаза внимательно ошарили односельчанок. Те враз расступились по углам, освобождая дорогу к прилавку, и Гром-молния
стояла посередине помещения, как новогодняя ёлка в сельском клубе. На тонкой шее болтались бусы и какое-то монисто, в ушах поблёскивали золочёные сережки, а запястья загорелых рук обхватывали серебряные узкие браслеты.Пелагея Андрюшкина незаметно толкнула Настасью Парамонову:
— Глянь-ка, Настька! Молния! Сегодня что — праздник? Разоделась! Чегой-то это она?
— Кто ее знает. Может, куда собралась. Говорят, что ей как вдове фронтовика квартиру выделили в городе. На новоселье собралась?
— Вдове фронтовика! — поджала губы Пелагея. — Не успел Петька с ней развестись — война помешала… Вот и стала она вдовой фронтовика. — Она неодобрительно покачала головой.
Гром-молния стояла неподвижно, держа недокуренную папиросу жёлтыми от никотина пальцами и, сощурившись, оглядывала баб.
В селе она пользовалась репутацией скандалистки. Куражилась над женщинами, которые имели мужей и жили хорошо. Делала она это от того, что, может быть, завидовала им, злилась на себя, что «жизни» у неё не получилось и мстила по-своему «счастливым».
— У меня всё отняла война, — распаляясь, кричала она после очередного скандала, — и мужа, и счастливую жизнь… и меня измолола, исковеркала…
Отлает она очередную жертву, и легче делается у неё на душе и ходит после этого довольная, независимая. Песни распевает.
Сделав два шага к прилавку, Молния остановилась и, раскачиваясь на высоких каблуках из стороны в сторону, вызывающе покосилась на односельчанок и грубым прокуренным насквозь голосом, усмехнувшись, произнесла:
— Ждёте, на кого я сегодня глаз положу!? Не бойтесь! — Она взмахнула рукой с папиросой, роняя пепел на пол. — Сегодня у меня праздник…
И засмеялась громко, по-мужски, потом завсхлипывала.
— Чего это она — спятила? — зашушукались женщины.
Гром-молния, не глядя ни на кого, подошла к прилавку.
— Без очереди дадите? — спросила она и вскинула на односельчанок чёрные глаза.
Те молча расступились.
Пришла Гром-молния не за мукой, а за водкой. Обыкновенно она приходила через день, а то и через два и всегда, подмигнув Тоньке, просила:
— Дай четвертинку!
— Нету, — почти каждый раз отвечала Дутова. — Не привезли. Одни пол-литровки.
Дальше происходил приблизительно одинаковый изо дня в день разговор, с небольшими вариациями.
— Тогда отлей в пустую бутылку, — просила Гром-молния.
— Возьми сразу пол-литровку, — отвечала Тонька. — Чего десять раз ходить…
— Из бабьей скромности не возьму, — возражала Гром-молния.
— А куда я с полупустым пол-литром денусь? — не сдавалась Дутова.
— Может, Мишка Одноногий возьмет? — нерешительно заявляла Гром-молния.
— Зачем ему полбутылки, когда он сразу по две берет…
— Тогда пусть переночует — завтра заберу…