Огонь блаженной Серафимы

— Это не обида! — Геля топнула ногой. — И не завидно мне нисколечко, мне бы просто дела распутывать, преступников арестовывать довольно было бы.

— Ну так и шла бы в разбойный приказ служить.

— Может, и пойду! Не об этом сейчас. Глаза вам ваша сила застит, слишком вы на нее полагаетесь.

— Не только на нее, еще на сбор информации.

— Знаю я, у кого ты ее собираешь, — Геля многозначительно постучала себя по кончику носа, — каждое утро мускус источаешь, круги вон под глазами от недосыпа.

— Самое время, букашечка, вспомнить, что ты барышня, — строго сказал Мамаев.

— А давай лучше забудем, давай только сыскную мою ипостась в расчет принимать. Кому ты по ночам огонь свой пить позволяешь? Информатору? Тебе тоже не жалко?

— В отличие от нашей с тобою подруги я благотворительностью не занимаюсь, отдачу получаю сполна. — Эльдар смущенно хмыкнул, осознав двусмысленность фразы. — Все, что от тебя требуется, компанию барышне Абызовой составлять в ее с князем многофигурном флирте. Прочее оставь тем, кто под это дело заточен.

— Я Юлию Францевичу вас сдам, — вдруг сказала Геля. — Сей же час в тайный приказ отправлюсь да про все доложу: и про гнезда осиные, и про князя, которым навы управляют, и про возможность перемены тел.

— Думаешь, он про это не знает? — Мамаев посмотрел на девушку с жалостью. — Сколько сотен лет уже бок о бок с Навью живем, и воюем, и миримся, и даже посольство их государево принимаем, а всесильный канцлер не у дел?

Он вернулся к своему столу и сел, будто приступая к работе с документами.

— Просто его высокопревосходительство на что-то может закрыть глаза, а на другое не желает. Это конкретное гнездо он нам на разорение отдал. Справимся — молодцы, нет — нас не жалко. Думаешь, это случайность, что именно нас на Руян с заданием отправили?

— А как же миллионщик Абызов и его супротив империи заговор?

— Понимаешь, букашечка, хорошая интрига, она как капустный кочан: пока до кочерыжки доберешься, с десяток листов снять придется, и листы-то тоже ничего, есть можно, особенно квашеные, но самое вкусное — именно кочерыжка.

— И что же в самой середине кроется? Серафима?

— Она, конечно, листик лакомый. Великую чародейку Берендия получила, ее как раз разменной пешкой никто ставить не собирается.

— Так отчего ее в самое гнездо отправили?

— Переверни ситуацию. Это не ее отправили, а гнездо разоряют, потому что они на государеву сновидицу покусились. Зачем она навам понадобилась, вопрос отдельный. Уверен, барышня Абызова с нами всеми своими знаниями не делится, хоть и эффектно ворохом секретных сведений нас снабдила.

— Нашел интриганку.

— Не я, Геля, к сожалению, не я… — Мамаев вздохнул, но быстро вернул лицу обычное веселое выражение. — Своя у Серафимы Карповны игра, она в лепешку расшибется, но няньку свою от лихих людишек спасет, а после… Я бы мог сказать, что после полюбуюсь, как дело обернется, но опасаюсь, что сам где-то в центре бури в результате окажусь.

— Не желает нянька спасения, — сказала Геля смущенно. — Я нынче утром у церкви ее подкараулила, да и спросила прямо.

— А она?

— Любит она его и оставлять не желает.

— Кого?

— Старого пана, Савицкого этого, Сигизмунд который, леший его дери, Кшиштович. Пользует его, лечит в меру сил, смерть отгоняет. Желаю, говорит, покоя, чтоб оставили их без внимания и позволили из столицы уехать. Я ей: «Серафима страдает в разлуке». А она: «Пострадает да бросит, не до меня ей будет, барышне Абызовой новая жизнь открывается».

— Экая внезапная страсть.

— Да какая страсть с развалиной… то есть со старцем! Любовь это, Эльдар, верная и жертвенная. Поэтому и ходит ежеутренне к святому Демьяну, у мужа покойного прощения да благословения испрашивать. И не внезапная нисколько, больше четырех лет уже. Они во сне познакомились. Ну, ты знаешь, Серафима ей свои сны отдавала, а Маняша и пользовалась. Говорит, в том тонком мире поначалу мужа хотела повстречать, потому и искала его прилежно, но повстречался ей Сигизмунд. Подружились со старцем, он в поисках ей помогал. Маняша и не заметила, как дружба в нежность превратилась.

— А что за дела у пана Сигизмунда с Кошкиным?

— Про это она рассказывать отказалась, а с ним вообще говорить запретила. Только просила препятствий в отъезде им не чинить.

— Когда отбудут?

— Первого числа, то есть завтра.

— Куда?

— Из империи подальше. Старцу солнышко да тепло показано.

— Экий прыткий старикан. — Мамаев даже поцокал языком. — И солнышко ему, и девицу-молодицу, ведьму при этом.

Порывшись в ящике стола, он достал фотографическую карточку.

— В молодости он, конечно, орлом смотрелся.

Геля взглянула:

— И Наталью Наумовну очаровать умудрился. Это же из ее запасов портрет?

— Именно. Мне его Серафима в тот день, когда мы Петра Иванова раскололи, отдала.

— Раскололи! Сеанс спиритизма в приказе устроили.

— Недовольство вашего, Евангелина Романовна, тона мы спишем на вашу чародейскую несостоятельность. А также упомянем нелепую боязнь покойников.

— Не будем мы ее упоминать! Я борюсь, аки львица сражаюсь, на вскрытие вчера присутствовать напросилась.

— И четыре с половиной минуты лицезрела, после в обморок брякнулась, мне доложили. На четыре минуты свой предыдущий рекорд превзошла.

В дверь постучали, вошел нижний чин с перевязанным ленточками пакетом вощеной бумаги:

— Евангелине Романовне передали.

Геля поблагодарила и дождалась, пока служащий удалится.

— Спорим, это Серафима мне платье к вечеру прислала?

— Спорим! — Мамаев азартно зашуршал бумагой. — Ты проиграла.

Из вороха обертки показался плетеный ящик, заполненный яркими экзотическими фруктами.

— Надо же, и фиги есть!

— Это от Юлия Францевича нам фиги, — отбросила сопроводительную карточку Геля. — Подарок в канун Новогодья.

— Как символично. А давай ему в ответ тоже что-нибудь символичное пошлем?

— У нас, Мамаев, на достойный ответ ни денег, ни фантазии не хватит.

С этим чародей с неохотою согласился.

Гавр поднял лапку у фонарного столба и замер, будто совершая некое сакральное действо. Разбойник эти дни пребывал в облике собачечки и менять его решительно не собирался. На уговоры ворчал умильно и просился на ручки. Пришлось посылать Март в лавку за смешной собачьей сбруей, шерстяными попонками и даже крошечными ботиночками, без которых эта кривоногая нелепица могла запросто обморозить лапки.