Огонь неугасимый

Директор отозвался сразу. Но когда Иван назвал себя, переспросил:

— Кто-кто?

— Начальник штаба заводской народной дружины Стрельцов.

— Ах да! Ну и что вы мне хотели сказать?

Понятно. Дома все известно.

— Как нам быть? — мягко спросил Иван. Но сам по себе вопрос был щекотливый.

— Вам? — опять переспросил Владимир Васильевич. — Право, не могу ничего посоветовать.

«Что ж ты не спросил: о чем я? Попался, умный ты человек». Но не злорадствовал Стрельцов, искренне сочувствовал отцу. Просто отцу, а не директору. Впрочем, если бы этот отец не был директором, проблема решалась бы по-иному.

— Владимир Васильевич. Пожалуйста, не подумайте, что мне все это нравится, — ровным голосом и отчетливо произнося каждое слово, продолжал Стрельцов. — Вы должны понять сложность этой ситуации. Не допущу я, чтоб народная дружина… вы понимаете — народная! — признала неуязвимость вашего сына. Это было бы очень плохо.

Долго сопел в трубку директор. Иван представил, как наливается багровым цветом его бычья шея, как уходят маленькие глаза под тяжелые надбровья, а огромные руки сжимают телефонную трубку.

— Поступайте, как велит вам… инструкция.

— Инструкции пишутся для живых людей, Владимир Васильевич. Не обижайтесь, но…

В трубке раздались гудки. Торопливо как-то, будто ей давно надоел такой разговор.

Сгорбился Стрельцов, уперев локти в крышку стола. Не от мыслей, от предчувствий. Легко сказать: «Поступайте по инструкции».

— Галя, — позвал Иван табельщицу. — Вот что, Галочка. Будет звонить директор или его супруга… Так вот, Галочка, меня нет. Нигде. Бегай ищи, нельзя начальству отказывать, но меня нет. Так надо, Галочка, так надо. Да. Ты Мишке скажи как-нибудь: не восемнадцать ему. Нет, я сам скажу. Не красней, Галя, все это хотя и грубовато, но крайне важно. Ну, бывай!

«А не послать ли все это… да и заняться своими делами? Найдется кто-либо, умнее, смекалистее, вежливее, ни себе, ни людям нервы не будет рвать, будет составлять гладкие отчеты, произносить зажигательные речи, спать спокойно. А я поступлю в институт, выучусь на инженера… Женюсь и дослужусь до директора. И мой сын…»

Стрельцов знал, что развитие идет не по замкнутому кругу, но испугался не на шутку, представив, что его сына тоже будут вызволять из какого-нибудь ресторана рабочие ребята и костить заодно с безобразником-сыном высокочтимого папеньку. Для чего жить, если от таких напастей нельзя избавиться? Ну а что значит нельзя или можно? Это лишь гоголевскому Пацюку вареники сами в рот летели. И в сметану сами макались. Но жевать-то все равно Пацюку приходилось. Или жуй, или глотай целиком. Опять вот проблема.

11

Опрессовка и сдача котла — дело обычное. Всего-то и хлопот: залить всю систему трубопроводов и барабан котла водой, подключить пресс, поднять в системе необходимое давление, предъявить котел приемщику и заполнить необходимую документацию. Ну, еще кое-какие малости, так все это в рабочем порядке.

Готовя котел под опрессовку, монтажники каждый раз как бы прощаются с тем, что создали, хотя вагоны-котлы похожи один на другой. Словом, бригада Павлова приступила к опрессовке котла чуточку суетливо, все шестеро, кроме Ивана Стрельцова. Иван уже на следующем котле. Правда, еще не приступал к сварке, пока что осматривает трубопровод острого пара, собранный на прихватки.

Вода в систему вагона-котла поступает прямо из гидранта под давлением в полторы-две атмосферы. Трубы разных сечений, впервые испытав даже такое мизерное давление, тонко гудят, вибрируют, где-то клокочет ненужный воздух, пробираясь пузырьками вверх, к воздушнику. Там, на самой верхотуре, восседает бригадир. Ему оттуда все видно, все слышно, все понятно. Он оттуда, как полководец во время сражения, подает команды и сигналы, меняет ситуацию, переставляет силы, оценивает предстоящее. И так часа два. Монтажники, сосредоточенные, молчаливые, шастают по всему котлу вверх-вниз, присматриваются, прислушиваются, даже принюхиваются. У пресса-толкушки замер Егор Тихий. Рука на станине рядом с кнопкой «Стоп», глаз — на стрелке манометра. Но и Павлова из вида не упускает. Если что — только от бригадира может поступить сигнал бедствия, и придется раньше времени останавливать пресс. Но Павлов пока невозмутим. На монгольского бурханчика похож. Только курит не трубку, а сигареты. И не просто курит — истребляет их бесперебойно.

Генка Топорков, расставшийся со своей «Антилопой», тоже неподвижен. Он у главного вентиля подпитки. Он принимает никому не понятные, да и не видные никому, кроме Генки, сигналы: указательный палец бригадира чуть вверх, значит, приоткрой вентиль побольше. Вниз — прикрой чуток. Рубанет по горизонтали — вовсе закрой. Рыжов забрался в самую паутину труб, показалось, травит сальник гран-буксы на игольчатом вентильке. Вентилек с голубиное яичко, но штука коварная. Приложил Игорь ухо к холодному и шершавому вентилю, скосил глаза от напряжения, слушает. Гриша Погасян стоит поодаль, как бы вовсе не принимая участие в таком деле. Но у него особая задача, ему нужно сосредоточиться. Василий Чуков приготовил лампу-переноску на длинном гибком проводе, если кто потребует, он тут как тут. Есть на котле такие укромные места, что там и днем с огнем не все увидишь. А пресс все наматывает своими тощими суставами, все ближе к заветной красной черточке стрелка манометра, все напряженнее гудит и вибрирует трубопровод.

Чуть не под носом у Павлова из небольшого краника-воздушника ударила тонкая струйка. Обдала бригадира колючими капельками. Присвистнула бойко. И исчезла, укрощенная незаметным движением бригадировой руки. Все. Сейчас стрелка манометра пойдет быстрее, сейчас начнется самое главное, самое страшное. Летит вниз пустая пачка из-под сигарет. Новую Павлов распечатает немного погодя, когда стрелка манометра коснется красной черточки.

Две тысячи сварных соединений, триста восемьдесят фланцевых. Да на любом рубеже, в любую секунду может полететь все прахом. Течь в теле отливки, в стенке трубы, вообще бог знает где, а стрелка манометра, паралитично вздрагивая, начнет опускаться. И хорошо, прямо-таки замечательно, если стрелка доберется до красной отметины плавно и добросовестно. В тот самый миг вскинет Егор Аниканович Тихий левую руку вверх, пальцем правой ткнет в кнопку «Стоп», и утихнет толкач, сделав свое дело. Генка в один полный оборот, единым махом перекроет вентиль, бригадир нарочито медленно сунет руку в карман, достанет непочатую пачку сигарет. Василий Чуков сунет вилку своей переноски в розетку и вступит в обязанности. Но самое ответственное теперь на Грише. Надо разыскать старшего приемщика Мошкару, надо сказать ему что-то такое, под его настроение, надо привести его к котлу, чтоб настроение не испортилось, надо сделать так, чтоб Мошкара приступил к приемке котла без выкрутасов. Если начнутся разговоры или, не дай бог, хотя бы малая перепалка, все пропало. Василий Чуков улыбнется Мошкаре, как лучшему другу, посветит и там, где видно, поддержит под локоток, даже там, где не нужно.

Мошкара, как видно, и сам робеет в такую минуту. Еще бы. Чуть не полмесяца химичили монтажники, что, где и как, разве усмотришь, а теперь с больной головы на здоровую. У них одна забота: спихнуть котел с рук. Подписан паспорт — им дальше хоть трава не расти. А если и после подписи что такое, а если и через год до аварии дойдет? Конечно, с монтажников тоже спросят, но главный спрос с него, со старшего приемщика. Об этом все знают, а потому без спешки, без суеты, а по возможности и вовсе помаленечку.

Гриша, войдя в роль, громко рассказывает отборные армянские анекдоты, и, если бы такое в обычное время, все падали бы от хохота, Егор Тихий делается на самом деле тихим и незаметным, потому — тоже все знают — умеет он встрять невпопад и подпортить дело. Игорь Рыжов вовсе исчезает куда-то. Не любит Мошкара, если во время приемки маячит перед глазами эта тельняга. Вообще не любит без особой необходимости смотреть на Рыжова. Но это особая статья. Словом, разыгрывается на котельном участке настоящий спектакль.

Но все это пока предстоит. До этого еще далеко. Пресс-толкач тюкает и тюкает тонким штоком в пофыркивающий цилиндр, черная стрелка все ближе и ближе к финишу, никто не обнаружил пока ни «слез», ни «отпотин», и такая тишина стоит в пролете, что дзенькающее пофыркивание пресса воспринимается как нечто нереальное. Еще немного, всего два маленьких деления, две коротеньких черточки до этого заветного финиша. Егор Тихий не выдерживает, чуть приподнимает левую руку, но сразу же опускает ее, цепляется пальцами за край цилиндра. Генка Топорков изогнулся влево, чтоб всем корпусом, всей силой своего не шибко мощного тела навалиться на маховик вентиля и перекрыть доступ воды в систему. Гриша Погасян достал носовой платок и машинально, как чтец-декламатор перед новым усилием, вытирает губы. Чуков смотрит на белую розетку, куда вот-вот воткнет вилку переноски. Павлов положил правую руку на колено. Он готов и к жизни и к смерти. Если все благополучно — мгновение — и в руке новая пачка сигарет, если… Но не дай бог, не дай бог.