Огонь с небес
Шрифт:
А от разночинцев и студентов он отличался тем, что у него был расчетливый ум, отличное образование и командование одним из лучших полков Гвардии.
– …для того, чтобы победить, мы должны не пытаться выиграть игру, каковую выиграть невозможно, а сменить правила игры. В этом нам не помогут англичане, они уже давно обделались от страха, и все, что они могут, – это послать пару нот и обеспечить шумиху в СМИ. Британия нас предала, господа, если кто-то скажет мне, что наш британский друг пропал просто так, я рассмеюсь ему в лицо. Он пропал потому, что он дворянин и офицер, к тому же британский дворянин и офицер, хладнокровный, подлый и расчетливый.
– Но он… попытался предупредить нас.
– Нет, господа. Он всего лишь вспугнул нас. Заставил нас выступить преждевременно. Все расписано по минутам, я думаю,
25
Списание. Первым кассировать долги перед ростовщиками предлагал Катилина, за что был осужден к смерти. Обвинительная речь Цицерона в Сенате по этому поводу – один из величайших памятников словесности Рима.
Стало тихо.
– Это… б-б-безумие, – выговорил полковник Водолацких, один из активных участников заговора, который заикался после подрыва в Тегеране, – это… с-с-с-совершенно неприемлемо.
– Почему же? Это привлечет на нашу сторону большую часть городского населения. Вдумайтесь, долги перед банками в том или ином количестве есть у всех. Никто даже не подозревает, что их можно не платить, не отдавать часть своего жалованья банку. Но мы скажем – поддержите нас, и мы сделаем вот что. Технически возможность еще есть, Интернет не отрубили. Люди выйдут на улицы, и у нас окажется больше сторонников, чем мы можем получить, уговаривая и агитируя полки.
– Это безумие.
– Вооруженных сторонников, господа. Не забывайте, что у людей на руках много оружия, и многие из них ничем не хуже солдат [26] .
– Это гражданская война, – сказал Латыпов. – Вы ударяетесь в марксизм. В троцкизм.
– Да придите же в себя! – крикнул Шубов. – Мы все в шаге от петли, терять нам нечего! С нами нет сейчас смысла договариваться, как вы это не понимаете! За нами нет реальной силы, мы неудачники! Но если мы воззовем к народу! Кассирование долгов – раз! Право на самоопределение для Финляндии и Польши – два! Автономия для других национальных окраин – три! Неужели вы не понимаете, господа, стоит только нам это сказать – и бороться придется уже не с нами! Бороться придется – с половиной народа!
26
На самом деле, конечно, хуже. Бой – это не только стрельба. Но с другой стороны, сейчас большая часть лучших стрелков – гражданские.
– Это неприемлемо!
– Да что вы все заладили! Вы что – на их стороне!?
Латыпов впервые повернулся к Шубову.
– Что, простите?
– Что слышали!
– Нас сметут точно так же, как и монархию, – сказал еще один заговорщик. – Разъяренной толпой невозможно управлять.
– Но ее можно использовать как таран!
– Повторяю – еще раз – это неприемлемо!
– А почему же, – спросил Шубов, – вы вывели нас на площадь и ничего не добились? Зато подставили нас всех под петлю. Поскольку мы все свободные люди, я предлагаю проголосовать. Кто за то, чтобы записать воззвание к народу на предложенных мною условиях?
В этот момент в дверь раздался стук.
Граф Шубов, совершенно того не стесняясь, снял с предохранителя пистолет, и остальные – почти все – сделали то же самое.
– Откройте… – сказал граф, ни к кому конкретно не обращаясь.
Открыл Берарди. На пороге был аль-Араби. Без оружия.
– Вы чего тут… ладно, – он был красный как рак, без оружия, – кажется, парламентеров прислали…
Шубов щелкнул предохранителем снова – и в этот момент Латыпов, толкнувшись ногами, катнулся назад от стола и трижды выстрелил из пистолета, который держал под столешницей. Шубов упал вперед, лицом на
стол, во все стороны полетели бумаги, и запахло кровью. Кто-то вскочил, кто-то даже упал со стула.– Спокойно. – Латыпов, известный среди своих как Петров, повел стволом пистолета. – Спокойно. Все под контролем…
Все и на самом деле было под контролем. С самого начала…
Черный, с гербами на дверях, «Руссо-Балт», тяжелый, как асфальтовый каток, несокрушимый, как сама Империя, наткнулся на первый блок-пост – морской пехоты – на Большой морской. Морские пехотинцы полностью перекрыли улицу высадочными средствами, развернув пушки в разные стороны и поставив часовых. Все выдвижение производилось в спешке, не было ни паролей, ни опознания «свой-чужой», ничего – да и какие, ко всем чертям, чужие. Машины просто разворачивали обратно, из Императорского яхт-клуба морским пехотинцам прислали обед, который они сейчас и поглощали, – но дежурные были у пушек и офицеры находились на местах. Проникнуть через эту преграду было не так-то просто – но пассажира «Руссо-Балта» знали все, до последнего человека в Империи. Зарычав мотором, десантный бронетранспортер откатился в сторону – и «Руссо-Балт» проехал дальше, направляясь в центр города, к Дворцовой…
Гвардия пропустила машину еще быстрее. Им были даны соответствующие указания… да и сами они понимали, что дело затянулось и ничем хорошим оно не закончится…
Машина остановилась не у входа в здание штаба – а по центру, у Ростральной колонны. Сам штаб находился в углу Дворцовой. Из машины вылез человек, всего один. Посмотрев на Неву, на вертолеты – три вертолета виднелись на горизонте, они летели на юг с неизвестными целями – человек твердым шагом направился к зданию штаба…
В здание штаба его немедленно пропустили. Люди жались по углам…
Заговорщики – главные заговорщики, те, от которых все и зависело, оставив залитый кровью кабинет для совещаний, собрались в кабинете главноначальника Петербургского округа, потому что больше и негде было. Все они в этот момент были похожи на нашкодивших сыновей, ждущих от отца хорошую трепку…
Открылась дверь. Человек в форме старого образца, еще с эполетами, встал перед ними…
– Вы чего удумали, сукины дети!? – фельдмаршал Раевский, дядя Ее Высочества, несмотря на свои года, был похож на поднятого из берлоги старого, облезлого, косматого, но все еще смертельно опасного топтыгина, – вы чего удумали, дуэлянты?! На власть покушаться! На власть руку подняли!
Заговорщики подавленно молчали.
– На колени! – тихо и страшно проговорил фельдмаршал, – на колени, сукины дети! Молите прощения у матушки Государыни нашей! Молите прощения…
Дворец слез…
Так называли это место местные, изумленные небольшим, но потрясающе роскошным особняком, возникшим здесь буквально за полгода. Особняк располагался в месте, где никто не строил, и был обнесен высоким дувалом, который огораживал территорию примерно в пять гектаров. Все знали, кто жил в этом тереме, но удовлетворить свое любопытство не было никакой возможности – у здания была охрана и, как судачили – еще и мины…
Стремительный взлет и не менее стремительное падение Анахиты, она же Люнетта, как оказалось, дочери итальянской графини-куртизанки и персидского шахиншаха Мохаммеда Хосейни – был настолько таинственным и необъяснимым, что пересуды в свете шли до сих пор. Сомнениям подвергалось все – и происхождение этой дамочки, и как она появилась в Санкт-Петербурге, и как ей удалось обратать самого Императора – и как и почему он от нее избавился, притом что прижил с ней двоих детей. Добавляло таинственности то, что Ее Величество Императрица Мария, хоть и вернулась в Петербург вместе с Наследником, жила в отдельном дворце и появлялась вместе с Его Величеством лишь на протокольных церемониях. Самого Николая Третьего эта ситуация более чем устраивала, он искал новых пассий то в Гельсингфорсе, то в университетах Санкт-Петербурга, то в модельных агентствах в Варшаве. То, что сочтено было бы возмутительным в начале прошлого века, считалось даже некоей лихостью в начале нынешнего – хорошо же мужик устроился! Но история Анахиты оставляла вопросы – и рано или поздно кто-то должен был дать на них ответы.