Огонь (сборник)

"Куда вы идете?" - спрашивает Мариетта. "В Вовель".
– "Господи Иисусе!
– говорит она.
– Да вы туда не дойдете! Вы не сможете пройти эту милю ночью, по размытым дорогам; да еще везде болота. И не пробуйте!" "Ладно, значит, пойдем завтра. Только поищем, где бы переночевать".
– "Я пойду с вами, - говорю я, - до фермы "Повешенного". Там места достаточно. Чего-чего, а уж места хватит. Вы там поспите, а на рассвете пойдете дальше".
– "Ладно! Махнем туда!"

Эта ферма - последний дом в Вилье; она стоит наверху; значит, можно было надеяться, что ее не затопило.

Вот мы выходим. Ну и дорога! Мы промокли до нитки; вода проникает даже в сапоги через подметки и через суконные штаны; они промокли насквозь. Не доходя до этого "Повешенного", мы видим тень в длинном черном плаще; она держит фонарь. Поднимает его; видим: на рукаве золотой галун; морда лютая.

"Чего вы здесь шляетесь?" - спрашивает; подбоченился, а дождь барабанит, словно град, по капюшону.

"Это отпускные. Идут в Вовель. Сегодня вечером они не могут двинуться дальше. Они хотят переночевать на ферме "Повешенного".

"Что-о? Переночевать здесь? Да вы что, обалдели? Здесь полицейский пост. Я караульный унтер-офицер; на ферме содержатся пленные боши. Убирайтесь-ка отсюда в два счета! Спокойной ночи!"

Ну, мы поворачиваем оглобли и начинаем спускаться, спотыкаемся, как пьяные, скользим, пыхтим, хлюпаем, увязаем в грязи. Кто-то из наших ребят под дождем и ветром кричит мне: "Мы проводим тебя до дому; крова у нас нет, зато есть время".

"А где вы переночуете?" - "Найдем, уж не беспокойся; ведь остается только несколько часов".
– "Найдем, найдем! Легко сказать, - говорю.
– Ну, пока зайдите на минутку ко мне".
– "Что ж, на минутку можно".

И мы гуськом возвращаемся к Мариетте, все пятеро; промокли до костей.

И вот вертимся, топчемся в нашей комнатушке; это все, что есть в нашем доме, ведь у нас не дворец.

"Виноват, мадам, - спрашивает один парень у Мариетты, - нет ли у вас подвала?"

"Там полно воды, - отвечает Мариетта, - не видно нижней ступеньки, а всего-то их две".

"Тьфу ты, черт!
– говорит парень.
– Ведь чердака тоже нет..."

Через минутку он встает и говорит мне:

"Спокойной ночи, старина! Мы пошли".

"Как? Вы уходите в такую погоду, ребята?"

"А ты что думал? Не станем же мы мешать тебе и твоей жене!"

"Но как же, брат?.."

"Никаких "но". Сейчас девять часов вечера, а ты должен убраться до зари. Значит, прощай, друг! Эй, ребята, пошли!"

"Пошли, - отвечают ребята.
– Спокойной ночи!"

И вот они уже подходят к двери, открывают ее. Тут мы с Мариеттой переглянулись. И не двинулись с места. Потом опять переглянулись и бросились за ними. Я схватил одного за полу шинели, она - другого за хлястик. Все на них вымокло, хоть выжимай!

"Ни за что! Мы вас не отпустим! Этому не бывать! Нельзя..."

"Но..."

"Никаких "но", - отвечаю, а Мариетта запирает дверь.

– Ну и как?
– спрашивает Ламюз.

– Ну, и ничего не было, - отвечает Эдор.
– Все забились по углам, зевали, просидели смирно всю ночь, словно в доме лежал покойник. Сначала немного болтали. Время от времени кто-нибудь спрашивал: "Ну как? Дождь еще льет?" - и выходил взглянуть, и возвращался: "Льет". Да и слышно было, что льет. Один толстяк, усатый, как болгарин, боролся со сном изо всех сил. Иногда один или двое засыпали; но кто-нибудь всегда зевал и из вежливости приоткрывал один глаз и потягивался или усаживался поудобней.

Мы с Мариеттой не спали. Мы глядели друг на друга, но мы глядели и на других, а они глядели на нас. Вот и все.

Утро встало; за окном посветлело. Я вышел взглянуть, какая погода. Дождь не переставал. В комнате бурые люди ворочались и тяжело дышали. У Мариетты глаза были красные: ведь она всю ночь глядела на меня. Между нами сидел солдат; он дрожал от холода и набивал трубку.

Вдруг кто-то стучит в окно. Я приоткрываю. Вижу: человек в каске; с нее так и течет вода; его словно принес и втолкнул страшный ветер.

"Эй, хозяйка, можно получить кофе?"

"Сейчас, мосье, сейчас!" - кричит Мариетта.

Она встает со стула, разминает ноги. Она ничего не говорит, глядится в наш осколок зеркала, слегка оправляет волосы и попросту (вот баба!) говорит:

"Я приготовлю кофе для всех".

Выпили; теперь пора уходить нам всем. Да и посетители то и дело стучат.

"Эй, мамаша!
– кричат они и тычутся в приоткрытое окно.
– Найдется у вас кофеек? Скажем, три стакана! Четыре!"

"И еще два!" - говорит другой.

Все отпускные подходят к Мариетте, чтобы попрощаться. Они хорошо понимают, что здорово помешали нам в эту ночь; но я вижу, что они не знают, прилично ли заговорить об этом или лучше ничего не говорить.

Тогда решается толстый "болгарин":

"Мы вам, сударынька, здорово подгадили, а?"

Он это сказал, чтобы показать, что хорошо воспитан. Мариетта протягивает ему руку.

"Ну, что вы! Желаю вам приятно провести отпуск".

А я ее обнял и принялся целовать. Старался целовать как можно дольше. Целых полминуты! Мне было горько, - еще бы!.. Но я радовался, что Мариетта не захотела выгнать товарищей на улицу, как собак. Я чувствовал, что она тоже считала меня молодцом за то, что я этого не сделал.

"Но это еще не все, - говорит один отпускной, приподнимая полу шинели, и шарит в кармане, - это еще ее все: сколько мы вам должны за кофе?"

"Ничего: ведь вы провели эту ночь у нас, вы наши гости".

"Что вы, мадам, совсем нет!.."

И вот мы спорим, рассыпаемся друг перед другом в любезностях. Говори что хочешь, мы только бедняки, но все эти церемонии... это было, брат, чертовски хорошо!

"Что ж, двинем?" - говорят ребята.

Они уходят один за другим. Я остаюсь последним.

Вдруг еще один прохожий стучит в окно: еще одному приспичило выпить кофе. Мариетта высовывается в открытую дверь и кричит:

"Одну минутку!"

Она сует мне в руку сверток и говорит:

"Я купила маленький окорок. Думала: поужинаем с тобой. И литр хорошего вина. Но когда я увидела, что нас пятеро, я не захотела делить, а теперь тем более. Вот ветчина, хлеб, вино. Возьми, поешь один, милый. А им мы и так достаточно дали".

– Бедная Мариетта!
– вздыхает Эдор.
– Ведь я не видел ее пятнадцать месяцев! И когда еще увижу!.. Да и увижу ли когда-нибудь?