Огонь (сборник)

Ей пришла в голову хорошая мысль, - она положила все это в мой мешок.

Он приоткрывает коричневый мешок.

– Вот здесь ветчина, и хлеб, и винцо! Так вот, раз это уж здесь, знаете, что мы сделаем? Мы это поделим, а, ребятки?

IX

ВЕЛИКИЙ ГНЕВ

Вольпат вернулся из отпуска после поправки; он отсутствовал два месяца; его окружили. Но он хмурился, молчал и сторонился всех.

– В чем дело, Вольпат? Почему ты молчишь? Что ж ты ничего не расскажешь?

– Расскажи, что ты видел в госпитале и потом, когда выздоравливал, старый колпак! Помнишь, как ты уехал весь в бинтах и морда у тебя была будто в скобках. Говорят, ты был в канцеляриях. Да рассказывай, черт подери!

– Я больше ничего не хочу рассказывать о моей собачьей жизни! ответил наконец Вольпат.

– Как ты сказал? Как он сказал?

– Мне все осточертело! Вот что! Люди! Мерзотина! Блюю я на них. Можешь им это передать.

– А что они тебе сделали?

– Они сволочи!
– ответил Вольпат.

Уши у него были пришиты, но лицом он не изменился: те же татарские скулы. С упрямым видом он стоял в кругу любопытных. Чувствовалось, что он озлоблен, что внутри у него все кипит, что за этим молчанием таится гнев.

Наконец он не выдержал. Обернулся в сторону тыла и показал кулак бесконечному пространству.

– Их слишком много, - сказал он сквозь зубы, - слишком много!

Казалось, он мысленно угрожает кому-то, отталкивает целую толпу идущих на штурм призраков.

Скоро мы опять приступили к расспросам. Товарищи знали, что его раздражение прорвется и при первом удобном случае - тишина разразится громами.

Это было утром в глубоком проходе, где после земляных работ мы собрались завтракать. Шел проливной дождь; нас сбило в кучу и затопило; мы ели стоя, лишенные крова, прямо под открытым текучим небом. Приходилось изощряться, чтобы предохранить "обезьяну" - консервную говядину - и хлеб от воды, хлеставшей отовсюду; мы ели, пряча по мере возможности лицо и руки под капюшоном. Вода барабанила, подскакивала и текла ручьями по мягкой холщовой или суконной броне и мочила то дерзко, то исподтишка нашу пищу и нас самих. Ноги все больше увязали в глубине глинистого рва, размытого потоками.

Несколько человек смеялось, вытирая мокрые усы; другие гримасничали, откусывая разбухший хлеб и липкое мясо; холодные капли кололи кожу везде, где только не покрывала ее плотная грязная броня.

Прижимая к сердцу котелок, Барк заорал:

– Эй, Вольпат! Так ты, говоришь, видел там только сволочей?

– А каких?
– крикнул Блер, и новый порыв ветра подхватил и унес его слова.
– Каких же ты видал сволочей?

– Всяких, - буркнул Вольпат.
– Да и... Их слишком много, черт их дери!

Он пробовал объяснить, в чем дело. Но мог только повторять: "Их слишком много!" Он был подавлен, задыхался и отдувался; он проглотил размокший кусок хлеба и вместе с ним комок тяжелых воспоминаний.

– Ты, верно, говоришь про окопавшихся?

– А то про кого же!

Он швырнул через насыпь остатки говядины, и этот крик бешено вырвался из его груди.

– Плюнь ты на окопавшихся, старый дурак!
– посоветовал Барк шутливо, но не без горечи.
– Не стоит портить себе из-за них кровь!

Вольпат весь скрючился и спрятался под тонким клеенчатым капюшоном, по которому блестящим потоком лилась вода; он подставил под дождь котелок, чтоб его вымыть, и проворчал:

– Я еще не спятил и понимаю, что тыловики нужны. Требуются бездельники, белоручки? Ладно... Но их там слишком много, и все одни и те же, и все дрянь, вот что!

Излив в этих словах свой гнев, Вольпат почувствовал облегчение и отрывисто заговорил:

– В первом же поселке, куда меня послали малой скоростью, я видел их целые кучи, целые кучи, и сразу они мне не понравились. Всякие там отделы, подотделы, управления, центры, канцелярии. Как попадаешь туда, видишь: сколько людей, сколько разных учреждений, и у всех разные названия. Прямо с ума сойти! Да, хитрец, кто придумал названия всем этим отделам!

Как же мне не портить себе кровь! Насмотрелся я на них! И волей-неволей, даже когда что-нибудь делаю, все думаю о них!

Эх, все эти молодчики! Болтаются там и разводят канцелярщину, вылощенные, в кепи и офицерских шинелях, в ботиночках; едят тонкие блюда; когда угодно, пропускают стаканчик винца в глотку, моются, да не один раз, а два раза в день, ходят в церковь, бездельничают, не вынимают папиросы изо рта, а вечером ложатся на перины и почитывают газеты. А потом вся эта мразь будет говорить: "Я был на войне!"

Больше всего поразила Вольпата одна подробность.

– Все эти "солдаты" не таскают с собой котелка и фляги и не едят стоя. Им нужны удобства. Им больше нравится пойти к какой-нибудь шлюхе, сесть за отдельный, приготовленный для них стол, лопать, корчить важных господ, а бабенка убирает в буфет их посуду, банки консервов, весь их бордель для жратвы, словом, все, что бывает только у богачей, да и то в мирное время, в этом проклятом тылу!

С неба низвергались водопады. Сосед Вольпата покачал головой и сказал:

– Тем лучше для них!

– Я не сумасшедший...
– опять начал Вольпат.

– Может быть, но ты непоследователен.

На это Вольпат обиделся; он привскочил, поднял голову; дождь как будто только и ждал этого и обдал ему лицо.

– Что? Это что такое? "Непоследовательный"! Эх ты, шваль!

– Да, да, сударь!
– повторил сосед.
– Ты лаешься, а самому небось хочется быть на месте этих бездельников и сволочей!

– Конечно, но что это доказывает, дубина ты этакая? Ведь мы были в опасных местах, а теперь наша очередь отдохнуть. А в тылу все одни и те же, говорят тебе; там есть и молодые, здоровенные, как быки, мускулистые, как борцы, и слишком их много. Слышишь, я повторяю: "слишком много", потому что это так и есть.

– Слишком много? А ты почем знаешь, голова садовая? Ты знаешь, что это за учреждения?

– Не знаю, - ответил Вольпат, - но я говорю...

– А ты думаешь, это такая простая штука - управлять всеми делами?

– Плевать мне на них, но...

– А ты что, хочешь сам туда пролезть?
– поддразнил Вольпата невидимый сосед в капюшоне, на который низвергались целые водопады; в этом вопросе таилось или полное равнодушие, или безжалостное желание рассердить Вольпата.

– Я не умею, - просто ответил Вольпат.

– Зато другие умеют, - пронзительным голосом сказал Барк, - я знаю одного...

– Я тоже видел одного такого, - отчаянно заорал сквозь бурю Вольпат. Да, я встретил этого пройдоху недалеко от фронта, где-то там, где есть эвакуационный пункт и отделение интендантства.

В это время налетел ветер, и донесся вопрос:

– А что это за парень?

На мгновение ветер утих, и Вольпат кое-как смог ответить:

– Он был на распределительном пункте, показывал мне всю их неразбериху: ведь он сам был редкостью на этой ярмарке. Он водил меня по коридорам, залам или баракам; он приоткрыл дверь с надписями или показывал ее и говорил: "Гляди-ка сюда и вот сюда!" Я побывал с ним везде; но он потом не пошел в окопы, не беспокойся. Да он там и раньше не бывал, тоже не беспокойся. Этот пройдоха, когда я увидел его в первый раз, прохаживался по двору. "Это текущая работа", - говорит. Мы разговорились. На следующий день он устроился денщиком, чтобы "укрыться" и не идти на фронт: с самого начала войны в первый раз подошла его очередь.