Ограбления и кражи: Бандиты, грабители, воры и мошенники

Линдеру было строжайше запрещено не только видеться со мной, но и близко подходить к Мало-Гнездниковскому переулку, т. е. к зданию сыскной полиции, где я проводил целые дни у Маршалка, руководя делом. По прежнему опыту было известно, насколько осторожны и осмотрительны варшавские воры. И не подлежало сомнению, что за Хамилейненом ими будет установлена слежка.

Итак, я с нетерпением стал ожидать телефонных сообщений Линдера о его визите к даме Горошка. Часа через три он звонил и докладывал:

«Явился я на Переяславльскую улицу, позвонил; открывшая мне дверь субретка, впилась в меня глазами.

— Барыня дома? — спросил я ее.

— Пожалуйте, дома…

Я передал ей новенькую визитную карточку, на которой значилось:

ИОГАН. КАРЛОВИЧ ХАМИЛЕЙНЕН а внизу, петитом: маклер Гельсингфорской биржи

Ко мне в гостиную вскоре вышла красивая молодая женщина и, подняв удивленно брови, промолвила:

— Вы желаете меня видеть?

Я, ломая русскую речь на финский лад, сказал:

— Мне дали ваш адрес и сообщили, что у вас я могу повидаться с господином Квятковским.

— Квятковским? А кто это такой?

— Это господин, к которому у меня имеется письмо из Харькова, и нужен он мне по важному делу.

Барынька пожала плечами и ответила: — Я, право, ничего сказать вам не могу. Впрочем, эту фамилию, кажется, я слышала от моего брата. Будьте любезны оставить ваше письмо. Брат часа через два вернется, а за ответом не откажите зайти завтра часов в двенадцать.

Я несколько подумал, как бы в нерешительности, поколебался, а затем все же передал ей письмо Дзевалтовского. Во время нашего разговора входила горничная домешать печку, и я заметил, что последняя усиленно меня разглядывает.

«Эге! Будет слежка!» — подумал я.

И, действительно, одев пальто и дав горничной синенькую на чай, я вышел на улицу и вскоре же заметил закутанную фигуру, упорно следовавшую по моим пятам. По пути в гостиницу, я зашел, как богатый человек, в дорогой ювелирный магазин, пробыл в нем минут пятнадцать, купил довольно объемистую серебряную солонку с эмалью и с футляром в руках отправился в «Боярский Двор».

— Отлично, Линдер! Жду вашего завтрашнего рапорта.

На следующий день Линдер докладываете

«Явился я на Переяславльскую ровно в двенадцать. На этот раз меня приняли двое мужчин и, назвавшись Квятковским и Горошком (это, действительно, были они), заявили, что брат хозяйки, передав им письмо Дзевалтовского, предоставил эту квартиру для деловых переговоров со мной.

— Вы давно прибыли из Гельсингфорса? — спросили они у меня.

— Сейчас я из Харькова, где пробыл трое суток, — отвечал я.

— Все это время я провел с Дзевалтовским и его супругой, три раза у них обедал. Господин Дзевалтовский предложил мне купить у вас на 2,5 млн. процентных бумаг и снабдил меня для этого письмом к вам, господин Квятковский. Кстати, его супруга, узнав, что мне предстоит видеться с вами, два раза настойчиво просила передать пану Станиславу ее искренний и дружеский привет.

Тут я взглянул на Квятковского и лукаво улыбнулся. Он, видимо, обрадовался поклону и окончательно успокоился на мой счет, признав во мне «неподдельного» Хамилейнена. После этого разговор принял чисто деловой характер. Я пожелал видеть товар. Мне ответили, что его сейчас нет, и ограничились лишь образцами, показав их тысяч на сорок Я долго и внимательно их рассматривал, одобрил и приступил к торгу. За два с половиной миллиона с меня запросили сначала два. Я стал протестовать, уверяя, что организация сбыта мне обойдется дорого. В России продать бумаги невозможно, так как они, конечно, уже давно зарегистрированы всеми банками и кредитными учреждениями как «нелегально» приобретенные. Между тем, ввиду войны, Россия блокирована и переправить их за границу нелегко. Наконец, мы в принципе сошлись на 1 млн. 200 тыс. рублей. Договорившись о цене, Квятковский и Горошек заявили, что желали бы иметь уверенность и гарантию в моей покупательской способности, прежде чем доставить товар на Переяславльскую. Я вывернул было им бумажник, туго набитый «куклами» (пачки прессованной газетной бумаги, обернутые с наружной и внутренней стороны пятисотрублевками), но они на это лишь снисходительно улыбнулись и сказали:

— Этих денег, конечно, далеко не достаточно!

— Разумеется, — ответил я. — Но не могу же я носить при себе миллион двести тысяч рублей!..

— Как же вы думаете быть? — спросили они.

Я ответил, что подумаю и постараюсь доставить им назавтра ту или иную гарантию.

— Если ничто меня не задержит, то буду у вас завтра, в это время, — сказал я, покидая их.»

Я долго ломал себе голову, какую же гарантию мог им предоставить Линдер, и, наконец, остановился на следующем: отправился в одно из почтовых отделений, возглавляемое моим знакомым, неким Григорьевым, и находящимся неподалеку от Переяславльской улицы.

— У меня к вам просьба, — сказал я Григорьеву. — завтра, между двенадцатью и четырьмя часами дня, явится к вам в отделение некий господин Хамилейнен, может быть, в сопровождении знакомого и подаст телеграмму в Гельсингфорс, в отделение Леонского Кредита с требованием перевода 1 млн. 200 тыс. рублей на его текущий счет в московское отделение Волжско-Камского банка. Будьте добры лично принять эту телеграмму, но, конечно, не отправляйте ее, а передайте потом мне.

Григорьев обещал все выполнить в точности, а я поставил Линдера в курс его дальнейшего поведения. Линдер в точности выполнил всю программу: в присутствии Квятковского дал телеграмму и просил немедленно известить его по телефону в «Боярский Двор» о получении ответа из Гельсингфорса.

Направившись снова к Григорьеву, я прочитал телеграмму Линдера, составленную в выражениях, выше мной приведенных, и гут же написал ответ: «Москва. Переяславльская улица, 14. Хамилейнен. Согласно вашему требованию, 1 200 000 (миллион двести тысяч) рублей переводим сегодня Московский Волжско-Камский банк ваш текущий счет N 13602 (тринадцать тысяч шестьсот два) Правление отделения Леонского Кредита».

Григорьев любезно отстукал на бумажной ленте текст этой телеграммы, наклеил его на телеграфный бланк, пометив сбоку место отправления (Гельсингфорс), число и час, заклеил телеграмму и передал ее мне. На следующее утро агент Патапкин, переодетый почтальоном, полетел на Переяславльскую улицу, передал телеграмму и получил даже трешку на чай.

Линдер принялся ждать обещанного извещения по телефону. Однако день кончился, но никто ему не позвонил. Я стал уже волноваться, плохо спал ночь, но вот на утро позвонил мне Линдер:

— Меня, господин начальник, известили о телеграмме, переслав ее, и попросили быть завтра, к двум часам на Переяславльской для окончания дела.

— Что это вы, Линдер, как будто испугались?

— Да, не скрою, что жутковато! Ведь вы подумайте, господин начальник: являюсь я туда, по их мнению, с 1 млн. 200 тыс. рублей, а что, если эти мошенникам придет мысль меня убить и ограбить?

— Ну вот, тоже!.. Точно вы не знаете, что воры — профессионалы их калибра на «мокрые» дела (убийства) не пойдут! Разве — в случае самообороны.

— Так-то оно так, а все-таки боязно! Почем знать?

— Не падайте духом, Линдер, и помните, что внеочередной чин не дается даром! Вы вот что скажите мне: прихожая на Переяславльской близко расположена от гостиницы, где, обычно, вас принимают?

— Да совсем рядом, они смежны.

— Из окон гостиной можно видеть улицу и подъезд дома?