Ох уж этот Ванька
Шрифт:
Кто проявил не фальшивую, а самую подлинную географическую эрудицию, так это военком Сидоров! Начав слушать его беседу с бойцами, завбиб очень скоро сам заслушался. о
— Черноземск, товарищи, город замечательный! Эго нам счастье приперло, что нас туда передислоцировали. Я Архангельск хаять не хочу,— тоже знаменитый город,— но против Черноземска у него кишка слаба. А почему слаба?.. Потому, что в Черноземске университет есть! А университет —это вам, товарищи, не пень дубовый, не церковноприходская школа, а наивысшее учебное заведение... Преподают в нем не простые учителя, а ученые профессора, постигшие свою науку в совершенстве. Если профессор, скажем, хирург, то у него до того рука набита, что он тебе все что хочет отрежет и ты даже не почухаешься. Или возьмем
Вы, товарищи, небось смотрите на меня и думаете: с какой, мол, стати полковой комиссар пустился о профессорах рассуждать? А смысл в этом очень большой, и я вам его досконально разъясню.
До Черноземска осталось три часа ходу, но только по занятости путей он наших двух эшелонов сегодня принять не может. Прибудем мы туда завтра рано утром и первым делом за разгрузку вагонов возьмемся: они государству для других целей требуются. Как только разгрузимся, строевым порядком, со знаменами и музыкой к месту нового расположения двинемся. Идти нам предстоит по самым главным улицам, а улицы в Черноземске не чета архангельским: дома все каменные, двухэтажные и трехэтажные, окна в них — что твои ворота! И размещается в тех дворцах не бывшая буржуазия, а всякие советские организации и культурные заведения, в первую очередь университет!
Военная музыка всех притягивает. Кинутся профессора и студенты к окнам и сразу увидят, что дважды краснознаменный полк идет. По этим-то высоким наградам о нас судить и будут... Конечно, в том, что на весь личный состав первосрочного обмундирования не хватает, виноваты не мы, а наша временная бедность, но насчет всего остального держи ухо востро! Я этих профессоров еще по Петрограду знаю, им пальца в рот не клади!.. Они не только на земле, на небе всякие беспорядки обнаруживают. Появилось, скажем, на солнце пятно — сейчас же на него протокол составляют. На луне гора обвалилась — протокол. На Марсе кто-то палки расшвырял — протокол. Комета с привязи сорвалась — протокол! Наши же непорядки они без телескопа в два счета рассмотрят!..
А посмотреть есть на что! Иду я как-то по Архангельску и вижу: два наших бойца гуляют. Оба при полном параде. Глядя на них, я даже порадовался. Только радо-
Гтебя носового платка нет?»-«Как же,-отвечает,-есть целых четыре вовсе новых, только я их ^экономлю». От такой сопливой экономии любой серьезныи профессор со смеха помрет... И за другими примерами далеко э Д не надо Отсюда видно, как по станции боец пятой роты товарищ Кадымов гуляет: пошел, значит, людей посмотреть и себя показать... А смотреть-то на него никто и не хочет потому что красноармеец без поясного ремня Д нр имеет Или товарища Крамсакова взять, который
по новой моде ширинка расстегн>та...
Здесь военком Сидоров с досадой заметил, что сбился на нудный и скучный жанр мелочного «пропесочивания». Так как Портить кому-либо „.строении он не собирался.
10 И^еЙб««“"р0о“„6мЯ.:с>м военком Сидоров третий день „еб7итмй“о“нт!.. И если «», заутра в таком виде мимо Черноземского университета пройдем, нам всем стыд и Р буГт! п“мо,рит профессура и, окна
и скажет: «Вот какие малосознательные моржееды в Чернозем™ при рI
Концовка военкомовской речи, как догадывается чита-Тр»ь никого в уныние не привела. Никогда еще грязинские железнодорожники не видели таких веселых воинских эше
ДОНОВ!
И никогда в Черноземске не было такой прекрасной погоды. как в день „рибытия Н-ского стрелковое "ол а!
Разгрузить вагоны успели еще по утреннему Отдохнули, почистились и напоследок, чтобы чернозе 0 профессоров не насмешить, еще раз друг друга с ног до ЛОВЫ осмотрели. Тут и раздалась команда.
01 А
— По ротам стройсь!
Начали строиться, но двор товарной станции оказался тесен. Пришлось выходить на улицу, за ворота.
— Трам, та-ра, трам! Там-там, там-там!..
Загремел оркестр. Закачались впереди знамена. Зазвенела, зацокала под коваными каблуками каменная мостовая.
— Первый батальон, шагом марш!
— Ррота!.. Шагом!.. Арш!
Ать... два... Левой!.. Шире шаг, тверже ногу!
Полк, даже не полностью укомплектованный — часть немалая: прошло минут пять, прежде чем колонна вытянулась во всю свою длину и каждое подразделение оказалось на своем месте. Нестроевики очутились в самом хвосте колонны, откуда ни знамен не видно, ни музыки за топотом не слышно. Одно барабанное уханье издали доносится. Очень хотелось Ваньке наперед забежать и посмотреть, как строевики идут, но приказом определено было место клубным работникам в рядах писарей, санитаров, оружейников. Только для одного завбиба исключение сделано. Дано ему разрешение находиться вне строя, чтобы мог он по личным своим наблюдениям особо торжественную статью для стенной газеты сочинить.
В строю говорить не полагается, но все-таки откуда-то слушок пришел: «Как свернем налево, так и университет будет». И верно. Свернули налево и оказались перед длиннейшим трехэтажным каменным домом. Окна в нем были хотя и меньше ворот, но все же большие, из таких окон многое рассмотреть можно! Взводные и отделенные командиры по этому поводу строевого усердия наподдали:
— Ать, два, три!.. Соблюдай равнение в рядах! Выше голову, тверже шаг!
Говорят, молчание — знак согласия. Университет промолчал: очевидно, профессора остались довольны...
Когда музыканты устали дудеть, настал черед показать свое искусство для ротных певцов. В пении они поднаторели еще в Архангельске, когда ходили на портовые работы, Завбиб, сумевший дважды пропустить мимо себя весь полк, в своем очерке с большой похвалой отозвался о походных песнях, «под звуки которых шаг становился особенно чеканным». Не оспаривая этого отзыва об исполнительском мастерстве песенников, автор, справедливости ради, должен отметить некоторые странности репертуарного поряд-
— Все пушки, пушки грохотали, трещал наш пулемет...— грозно басила вторая рота.
ка. Если запевалы второй роты выбирали песни самые воинственные, маршировавшая за ней третья рота упорно воспевала птиц всех семейств и видов.
— Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке сизый селезень плывет!..—старательно отрубая слово от слова, выпевали тенора третьей.
— На квартиру к нам заехал комиссар, весь израненный, он жалобно стонал...— начинала вторая рота новую песню.
— Ты не вейся, черный ворон, над моею головой!.. — не задумываясь, отвечала третья.
Стоило второй роте пообещать:
— Мы смело в бой пойдем за власть Советов! — как третья рота ее подбадривала:
— Взвейтесь, соколы, орлами!..
— Разбили мы Деникина, разбили Колчака, московских спекулянтов посадим в Вечека! — сердито грохотали басы.
Но тенористые любители-орнитологи из третьей роты упорно гнули свою линию:
— Соловей, соловей-пташечка, канареечка жалобно поет!..
Нестроевая команда некоторое время шагала, молча завидуя спевшимся соседям, но в конце концов не выдержала. На ходу разыскали запевалу и на подмогу ему двух свистунов. Выбрали песню такую, чтобы хором только один припев петь. После первого же куплета дело пошло на лад.