Охота на единорога

Однако он понял вопрос и ответил на той же латыни, а потом повторил, но уже по-арабски — как бы для самого себя:

— Все мы дети одного бога, Дитя, но по-разному его называем.

Услыхав еще одну фразу из молитвы в стране, где она давно не слышала человеческой речи и не ожидала ее услышать до самой смерти, девушка поняла, что, наверно, сие есть знамение, что она должна довериться человеку, что перемежает слова молитвы с пиратской тарабарщиной.

Она, правда, давно уже была полностью зависима от чужих людей, молодость и привычка к подчинению с детства — позволили ее личику избежать печали страдания, которым полнилась ее душа вдали от родины и это, пожалуй, помогло ей. Сейчас же, услышав Асмана, она бросилась к нему на грудь, как бросилась бы, наверно, на грудь родителя — венецианского купца, уже полгода оплакивавшего ее. Ее не смутило и то, что торс, на который она бросилась, был полуобнажен, она прошла уже через невольничьи рынки, и, хотя в отличие от других ей досталась не самая ужасная участь, но довелось кое-что повидать и — нет худа без добра — теперь, орошая слезами мужское тело, она могла, конечно, лучше оценить его мужскую привлекательность, чем, допустим семь месяцев и пять дней тому назад, когда единственным мужским телом, виденным ею, было дерево распятого Христа, в церкви женского монастыря, где она являлась воспитанницей.

В полминуты Асман стал ей так близок, что уже не нужно было никакого языка, он откинул газ с ее волос и, притянув к себе за плечи, впился ртом в ее губы. Она не противилась, и вся благоухала юной свежестью, можно было не думать об этом, а наслаждаться обладаньем этой свежестью и чистотой, он и не думал, предоставляя думать об этом лишенным мужества слугам. Но промелькнула мысль, что подлец евнух не ошибся — как всегда, и заслуживает награды. Он отвлекся не надолго от поцелуя и произнес:

— Дворецкому — сто червонцев.

Потом, обняв девушку, нащупал бретельки бюстгальтера — очень непрочные, предназначенные для одного только раза, потянув, порвал их, парча упала на ковер, юные формы появились из под золотистых лепестков, привычно взволновали его, пересохло во рту и на положенном месте стал расти и набираться силы звериный рог. Его новая знакомая не противилась, хотя и не понимала вполне происходящего, но для него — сие было утолением жажды: он пил и пил припав к ее устам, пока это одно только приносило облегчение.

Затем, прервав долгий поцелуй, в самом конце которого и его новая знакомая стала, наконец, понимать новую прелесть, Асман начал игру, в которой он, конечно же, не был чемпионом, но талант всемогущества сказывался и тут. Он провел нежной ладонью от ее подбородка вниз — вниз, жест еще пока не понимаемый ею, снова проснулся стыд. Но она не сопротивлялась, лишь недоумевала. Она помогла ему освободить саму себя от остатков одежды — полупрозрачных, шелковых шальвар, которые и одеждой то не назовешь, но, увидев свое тело обнаженным, рядом с его напряженным желаньем, она чуть не лишилась чувств и осталась в сознании — только догадавшись крепко зажмуриться.

Но его нежный немного (слишком) тарабарский шепот и ласки — все более приятные по мере привыкания к ним (как бы припоминанья), ласки весьма неторопливые — заставили ее вновь открыть глаза, увидеть ее лицо и улыбку, и далее, пока они были вместе, не было мгновения, которое бы разъединяло их, секунды блаженства складывались в минуты, а затем в часы, что, в сущности, одно и то же, а когда они расстались, молодая женщина знала о приятной стороне любви — почти все. Испытав все, что слышала когда-либо, невзначай. То, что снилось и даже то, что она не могла себе и представить.

Удовлетворив свой прихотливый пыл и, как ему показалось, доставив немного радости драгоценной деве, король поймал себя на том, что прислушивается к своим ощущениям, ища среди них крупицы ледяного холода и боли, они иногда выплывают в бурном потоке страсти. С женой у него ничего такого не было, что касается наложниц, то с теми из них, которые были способны доставлять не одну лишь отраду, он расставался.

В этот раз все было чудесно. Вот только воспоминание о смутных утренних думах во время конной прогулки омрачало ощущенья. Но к девушке сие не имело никакого отношения. Король решил, что как-нибудь увидится с ней еще…

Вечером перед заходом солнца король, как обычно, принимал придворных…

Он немного запоздал на аудиенцию, зашел в Розовый дворец, навестить юных племянников-воспитанников. Ему особенно нравился старший — он был необыкновенно живым, подвижным, поэтому тяготился своей роскошной «темницей», и если бы не прислуга, зорко следившая за ним, нашел бы возможность покинуть ее. Ему исполнилось семь лет, но это был — продолжатель породы Исмаил-Шаха — крупный мальчик с красивыми, несколько грубоватыми чертами лица и невысоким, заросшим почти до бровей густыми волосами, лобиком, хотя его регулярно брили, чего он не любил, как и сам Государь — его приемный отец. Но король Калистана не позволял никому кроме себя самого вольностей с обычаями и никто в его государстве, исключая полуумных нищих, питавшихся подаянием, не отращивал на голове волос. Мужчины носили бороды и брили все остальное, женщины — только все остальное.

Асман не брил себе ничего. Но не потому, что презирал или не любил этот обычай, он не видел в нем ничего плохого, а просто-напросто — опасался человека с бритвой в руке. И ему казалось, он имеет для этого все основания и не пытался преодолеть в себе этого опасения. Его голову брила один раз в год перед большим празднеством жена Лейла. Все же остальное время он обрастал волосами, что позволяло недругам короля, которых, как уже было сказано, с каждым днем становилось все меньше, сравнивать его с голодранцами, с теми полуумными дервишами, что «ради Аллаха» получают от правоверных пищу и кров.

Асман провел в Розовом дворце — одном из пяти в Закрытом королевском городе, почти два часа, это был самый старый из королевских дворцов. Асман жил там в раннем детстве, но не любил его; при жизни отца Асмана — великого Таймура, в Закрытом городе было три дворца и две мечети. Асман построил еще одну мечеть, но, правда — вне пределов замка. И два огромных, роскошных дворца. Один для себя, в первые годы своего правления, второй — для жены.

В Розовый дворец он заходил редко — не чаще раза в месяц, или в два. Но дети почти всегда приятно развлекали его. Близнецы в младенчестве очень похожие, почти не различимые, день ото дня менялись, девочка хорошела, мальчик все еще очень похожий на сестрицу лицом, носил уже отличную от ее одежду и имел, в результате частых игр и фехтовальных упражнений (которым его начали обучать с 3-х летнего возраста) гордую осанку. Он чуточку напоминал королю принца — но был гораздо мягче маленького властолюбца Асмана — его характер смягчала постоянная близость сестры.

Но на старшем Исмаилите — даже эта близость ничуть не сказывалась. Он жил в мраморных палатах, внутреннем садике с фонтаном, в бессчетных залах — словно в тесной клетке, пока что сам того не осознавая. Пока ему еще хватало развлечений, придумываемых слугами, шутами, строгими учителями, имевшими право с разрешения короля, высечь его, но пока еще не воспользовавшимися этим правом ни разу. Хотя Махоммат — так звали мальчика — часто давал им повод. Асман чувствовал, что старший из его приемных детей скоро осмыслит, кто есть кто, и в каком отношении друг к другу они с королем находятся.

Но пока что он был живой и резвый ребенок, и королю доставляли удовольствие игры с ним. Число маленьких друзей Махоммата — рабов и детей вельмож — время от времени увеличивалось.

В этот раз они пофехтовали на бамбуковых палочках, причем Махоммат показал изрядную сноровку и за это его учитель, присутствовавший тут же, получил похвалу. Потом мальчик потянул короля в сад, где — попросив его отослать слуг — показал под страшным секретом три маленьких птичьих яйца в аккуратном гнездышке, для этого пришлось продираться сквозь розовые кусты в дальний угол сада, представлявшегося малышу огромным, полным чудес и неожиданностей.