Охота на пиранью

Распахнув дверь, тщательно осмотрел и ее, и косяки, ища возможную сигнализацию. Но, как и предвидел, ничего такого не обнаружилось. Щелкнул выключателем — в крохотном холле с медвежьей шкурой на полу вспыхнул свет. Погасил. Распахнул перед Ольгой дверь:

— Прошу, мадемуазель.

Попробовал замок — закрывался исправно. Заблокировал его кнопкой и пошел осматривать дачу. Дача была небольшая — обширная каминная с бильярдным столом, включенным в сеть холодильником, японской видеодвойкой и того же происхождения музыкальным центром, крохотная кухня, ванная и две спальни.

Ольга из любопытства ходила за ним по пятам. Вздохнула:

— Вот такую бы и нам…

— Подожди до адмиральства, — сказал Мазур. — Авось, и наживем… Телевизор посмотреть, что ли? Шторы задернуть, с улицы не видно… Ладно, это потом.

Подошел, распахнул дверцу холодильника — наглеть так наглеть. Особого изобилия там не наблюдалось: в морозилке — два пакета с французскими курицами, внизу — две банки крабов, пачка отечественного маргарина, бутылка финской вишневой «21», две бутылочки «Пепси».

— Негусто, — сказал он. — Ну, у нас консервов еще навалом, сейчас на плите разогреем…

— Давай я курицу в духовку суну? — будничным тоном предложила Ольга. — Все равно сидеть до темноты, успеем…

— Ага, — кивнул он и расхохотался: — Ну, хороши мы… Ладно, займись курицей, малыш. В самом деле, времени навалом. Рюмашку дернешь? Все пузыри непочатые…

— Потом.

— Ну, тогда и я потом. А пока «Пепси» ошарашу, сто лет уж не видел…

— Мне тоже открой.

Мазур вынул обе бутылочки, лихо сковырнул красивые пробки об угол бильярдного стола. Ольга вытащила заиндевевший пакет с курицей, отправилась в кухню, прихлебывая из бутылочки на ходу. Осушив свою в три глотка, Мазур задумчиво взял гладкий, новенький бильярдный шар и, не целясь, метнул в лузу на противоположном торце. Попал, конечно, сетка была без дна, и шар звонко упал на пол, покатился в угол. Направился к телевизору.

В кухне раздался короткий сдавленный вскрик, шум падения. Мазур кинулся туда машинально, не раздумывая. На какой-то миг ощутил странную вялость, словно во сне, когда тело не желает повиноваться.

Ольга лежала у плиты, нелепо откинув руку, курица, уже освобожденная от пакета, валялась рядом, задрав пухлые ножки, а пустая бутылочка, рокоча и постукивая, еще катилась в угол. Мазур опустился рядом с ней на колени, от этого движения его вдруг повело в сторону, словно вдрызг пьяного, моментально восстановив равновесие, попытался перевернуть жену лицом вверх — и перед глазами все непонятно поплыло.

Вспыхнувшая догадка таилась еще на уровне подсознания, неописуемая членораздельными словами, — но ему хватило и этого, превозмогая клонящую к полу вялость, уперся левой рукой, поднял правую, чтобы сунуть в рот два пальца, опорожнить желудок, выбросить отраву…

Сознание погасло, словно задули свечу.

…Сначала вернулось зрение, потом уже все прочее — в том числе и горький, противный привкус, растекшийся по глотке и небу. Попытавшись пошевелиться, Мазур ощутил себя словно бы парализованным, прошло несколько мучительных и страшных секунд, прежде чем он догадался опустить глаза — и увидел тонкие белые веревки, опутавшие тело так густо, что кое-где из-под них не видно было одежды. Пошевелиться не удалось — замотан надежно и умело. Веревки впивались в тело при каждой попытке напрячь мускулы.

Только голова ворочалась. Он поднял глаза. Сначала увидел три пары ног в кроссовках, разноцветные спортивные шаровары, потом всех сидящих целиком — троих упитанных субъектов немногим старше тридцати, лица не злые, скорее презрительные, один в тонких золотых очках. Оказалось, Мазур лежал под окном, на правом боку, а Ольга сидела в высоком деревянном кресле у камина, связанная лишь по запястьям и лодыжкам, тоже пришедшая уже в себя, скорее встревоженная, чем испуганная.

— Проснулся, синий? — где-то даже ласково спросил человек в золотых очках. — Кошмары не мучили?

Второй ухмыльнулся, а третий, моложе всех и сразу казавшийся самым простоватым на вид, громко заржал. Но тут же присмирел под укоризненным взглядом очкастого.

— Кто? — переспросил Мазур.

— Да ты не прибедняйся, синенький, — очкастый покривил губы, сунул в рот сигарету. — Мы тут на тебя посмотрели, пока вязали, вся генеалогия прописана… Ты что же это хулиганишь, сука лагерная? Ну добро бы ты влез телевизор уволочь да на полу нагадить — но ты же в мой честный дом свою спаленную тачку приволок и нахально в гараж загнал… А если бы, не дай бог, милиция с проверкой? Что мне им сказать? Что это мы тех двух вертухаев вчера пристукнули?

— Вчера?

— Вчера, голубь ты рисованный, вчера… Ты уж прости, но валялся ты примерно сутки. И девочка твоя тоже. Хороший препарат, а? Признаюсь тебе честно, мы тут повеселиться хотели — бичи, знаешь ли, шкодят без всякого уважения к частной собственности. Вот и поставили мышеловку, кто ж знал, что залетит такая пташка, начнет к тому же не с водочки, а с газировки…

— Значит, серьезный путешественник, — сказал второй.

— Да уж, да уж… — человек в золотых очках подошел к бильярдному столу, не прикасаясь, провел рукой над Мазуровым барахлишком. — Самородное золото, пистолетик, два чужих документа, да вдобавок на разные фамилии… Это у тебя хобби такое — ментов шлепать?

— Каких ментов? — стараясь сохранять спокойствие, спросил Мазур.

— Ну, голубь… Несерьезно. Насчет шантарского, чьи корочки вот тут алеют — тебе виднее. Но про тех двух прапорщиков, которых ты вчера на трассе замочил, в Пижмане только младенцы еще не слышали…

— Я их не убивал, — сказал Мазур. Голова почти не болела, только пакостный привкус во рту не проходил.

— А кто? Водила?

— Вообще-то, ты знаешь, мог и водила, — сказал второй. — Дело туманное…

— А какая разница? — пожал литыми плечами человек в золотых очках. — Пусть он мусоркам доказывает, мы же, слава те господи, не прокуроры… Не моя проблема. Главное, мы из-за него могли огрести кучу хлопот…

— Попинать? — предложил третий.

— Чадушко мое, ты же одной ногой в Европе стоишь, а провинциализма так и не изжил… — поморщился очкастый. — Ну, попинаешь ты его. Кроссовки испачкаешь. Новые купишь. И где же здесь стратегия и тактика?

— Тогда — сдать ментам. Позвонить Кондратьичу, пусть пришлет орлов… А девочку сначала не грех и попользовать. Ишь, очаровашечка… Глазами стригет, как Мата Хари.

— Сдать, конечно, нетрудно, — протянул очкастый. Он ничуть не издевался — просто рассуждал вслух. — Машину его ты отогнал черт-те куда, тут все чисто… Но я здесь вижу две сложности. Во-первых, как ты ни крути, а на присутствующую здесь компанию ляжет тень — ма-аленькая такая, черненькая такая… Что при наличии недругов не то чтобы чревато, но неприятно. Оно нам надо? И потом, поди угадай, что этот разобиженный басмач начнет петь у следователя. Они ж, синие, мастера тискать романы. Пискнуть не успеешь, как окажется, что это мы его подучили, спрятать обещали, а в последний момент передумали и сдали…

— Да кто его слушать будет?

— Может, никто. Может, все. Я тебе говорил не раз и еще повторю: дурак как раз на том и сыплется, что полагает себя самым крутым. Тщательней надо, чадо… Когда вокруг теснятся конкуренты и завистники, нельзя давать против себя и тени компромата. Маленькая оплошка — и возгорится из искры пламя… Мы с вами не генералы. Поручики-с… А поручиков сдают легко. И достают легко из благополучных заграниц.

— Мочить предлагаешь? — бросил немногословный второй.