Охота на рэкетиров
Шрифт:
— Тут ты в точку попал. Разные. Тебе налить?
— Пока пас…
— Как знаешь… — Атасов взял стакан, — Разные, типа. Я, конечно, Поришайло твоего лично и близко не знаю. Не имел, типа, счастья. Но ты вот представь себе батюшку, который к шестидесяти годам решил в идолопоклонники податься. Помирать пора, а он глазки разул. Так вот, мой вопрос — он что, типа, врал с амвона долгие годы? А ежели, типа, врал, то, пожалуй, и тягал домой из дароносицы? Где раз, там и два, а? Или такой тупой, типа, что за полвека не определился, в каком месте правильного Бога искать? Так и то сравнение слабое — дело не в Боге, у коммунистов его как раньше не было, так и сейчас нет. Без надобности он им, типа. И хорош об этом, Бандура, а то меня, ей Богу, стошнит…
— Выпьем? — проникновенно
— Впитываешь ты ее, что ли? — поморщился Андрей, пораженный той невероятной легкостью, с какой очередная доза залилась в горло Атасова. — Может, у тебя фильтр в гландах стоит? Угольный? — сам Андрей едва отхлебнул из своего стакана и отставил его в сторону. — Больше не могу. Честно. Не идет…
— Симулянт ты, типа, — неодобрительно ухмыльнулся Атасов.
— Ага, — чистосердечно признал Андрей. — Только мне больше слово «шланг» по душе. Мы, когда пацанами были, в таких случаях друг друга шлангами обзывали. — Андрей невинно улыбнулся. — Лучше я буду шлангом, чем остаток ночи проведу над унитазом.
— Ты и сейчас пацан, — заверил Атасов. — Мельчают люди… Выпить и то, типа, не с кем. — Атасов горестно вздохнул.
— Кстати, «симулянт», типа, излюбленное словечко из арсенала моего деда, Бандура. Вот как произношу его, так сразу мне дед и вспоминается. Стоит в двери, смотрит с прищуром и скрипит: «Ты, Саня, симулянт». Голос у него скрежетал, как ржавая якорная цепь. Меня от одного звука в пот кидало. — Вопреки своим словам, Атасов беззаботно улыбнулся. — Стоило мне, Бандура, лишь только вознамериться прогулять школу, или, скажем, обломиться идти на тренировку, — так я моментально слушал про симулянта. Видать, на симулянтов, типа, у деда имелось особое чутье. «Ты — симулянт», — на грани инфразвука повторил Атасов. — Поверь, парень, меня после его слов из дому мигом сдувало.
Атасов прикрыл глаза. Его улыбка стала еще шире.
— Симулянт, стиляга, битл, тунеядец, — Атасов считал по пальцам, — Эти словечки всегда были при нем, в дежурном, типа, режиме. Как деду что не нравилось, так он их запускал в ход — прямо как шашку вытягивал. Если, типа, учесть, Бандура, что, выйдя в отставку, дед долгие годы штаны в народном суде протирал… — Атасов округлил глаза. — Ох, типа, не завидую я тунеядцам со стилягами, которые подворачивались ему под руку.
— Тунеядцы — это кто? — попросил разъяснения Бандура.
— Ты что, типа, тупой?
— Притворяюсь только. Я смысл знаю, но судить-то за что?
— Как за что? За то, что на заводе спину не гнешь. Или за баранкой геморрой не зарабатываешь.
— За то, что не работаешь — под суд?
— Молодо-зелено, типа, — махнул рукой Атасов. — За тунеядство, за спекуляцию, за длинные волосы, за бритые виски — да за что угодно. Попадись мы с тобой ему — все! — Атасов провел пальцем по горлу. — Хана. Пиши пропало. У меня с детства его словечки в голове готовыми образами жили. Стиляга, типа — здоровый такой жлоб, в цветной рубашке с высокой манжетой, жилетке, и брюках клеш. И чтоб вшигонялка здоровенная из заднего кармана торчала. Битл, типа, патлы по плечи и гитара на ремне. Тунеядец, типа, гибрид первых двух, к тому же пьяный…
— Искалеченная с детства психика. Слышь, Саня? А твой дед, что, при Сталине был большой милицейской шишкой? — поинтересовался Андрей, тихо радуясь тому, что Атасов отвязался от него с выпивкой. — Или Валерка опять что-то напутал?
Валерчик — что не дочует, то добрешет, — добродушно махнул Атасов. — Дед до войны в НКВД служил. После войны — в МГБ. У Абакумова, типа. В Отечественную — в контрразведке СМЕРШ [76] на разных фронтах. А начинал он с ЧОН ВЧК, типа, это еще в двадцатые было. Собственно, это все, что мне известно. — Атасов опер подбородок на кулак. — Не густо, то есть…
76
СМЕРШ (сокращенно от «Смерть шпионам!») — Главное управление контрразведки
Народного комиссариата обороны СССР, то есть военная контрразведка. Создан из Управления особых отделов НКВД в 1943. Под этим названием просуществовал до мая 1946. Первый и последний руководитель — Виктор Абакумов (1908–1954), генерал-полковник, с 1946 по 1951 министр государственной безопасности СССР. Арестован в 1951 с подачи Л.Берия, расстрелян при Н.Хрущеве как член «банды Берия»— Дед тебе о службе рассказывал?
— Как же, типа. Каждый вечер, вместо «Спокойной ночи, малыши». С Хрюшей и Степашкой… Ты, Бандура, сталинский плакат видел?.. — Атасов изобразил скорбно-суровое дубово-бесполое лицо с какого-нибудь советского обелиска, одновременно прижав к губам указательный палец. — Т-с!.. Болтун — находка для шпиона…
Андрей развеселился:
— Тебе бы синие погоны пошли… Представляю себе…
— Не семафорь, в такие дни, подслушивают стены, — с чувством произнес Атасов, — недалеко от болтовни и сплетни — до измены!
— Тоже с плакатов?
— С них, типа.
— С дедуганом разучивал?…
— Бабушка научила. Дед молчун был. Я же тебе рассказывал. Ты что, Бандура, задницей слушал?…
Андрей совсем не обиделся.
— Да, Атасов… — сказал он, озорно поглядывая на приятеля, — так ты, как потихоньку выясняется, из красноперых… Кто бы еще Советы ругал?..
— Происхождение вольнодумству не помеха, — парировал Атасов. — И потом, Бандура, все мы не из деникинцев, — рассудительно добавил он. — Не голубых кровей, типа. Не великих князей внуки.
— Современным немцам дедушки нацисты что-то особо не докучают, по-моему, — возразил Андрей.
— Кто их, этих богачей, типа, знает. — Атасов широко зевнул. — Я с ними водку не пил. Может, их вообще мало что, типа, трогает. Хотя, репарации они до сих пор платят, или как там еще называются выплаты недобитым жертвам. И потом, Андрюша, Гитлер в Германии сраных двенадцать лет хозяйничал. А двенадцать, типа, это тебе не семьдесят. И селекции нашей немцы не знали. Собственность, опять же, никто не отменял. Не говоря уж о том, что лозунги у фюрера были понятными. Маланец — к стенке, хохол — в ярмо. И концлагеря все наружу, откуда, типа, в Лотарингии магаданские дали. Одно белое, другое черное, посредине граница. Все ясно, как Божий день. А вот когда с фасада Мир, Труд, Май, Свобода, Равенство и Братство, да еще под «Прощание славянки», а с задворок, втихаря — нечто, типа, совсем иное — «воронки» с лагерями, камеры пыток и расстрельные подвальчики — тогда иди разберись, что к чему. Вот в чем беда.
— В чем беда? — зевнул Андрей.
— Чтобы ты понял, Бандура — у них, считай, больного на хирургическом столе зарезали — быстро, четко и красиво. А у нас, типа, затяжная хроническая болезнь, с язвами такими, что будь здоров. А это — совсем другой диагноз. И потом, Бандура, что мне заграница? Вот дед мой в тридцатые на Украине служил. Усекаешь, типа, о чем я? Ты про голодомор слышал хоть что-нибудь?..
Андрей утвердительно кивнул.
— В «Огоньке» читал. Мама выписывала.
— А мне дед дудочки перочинным ножиком вырезал. Сопливый нос вытирал. Ты перед моим парадным высоченную березу видел?
— Дома у тебя? На Ванды Василевской?
— Нет, типа, в Ватикане.
— Высокую такую? Кривую немного?
— Сам ты, типа, кривой. Мы с дедом ее посадили. Мне и пяти не было… Вот и сложи одно к другому.
— По мне, так нечего и голову ломать.
— Можно и не ломать, конечно, — согласился Атасов, — Только не хрен потом жаловаться, откуда вокруг столько долбодятлов узколобых развелось. Не на деревьях, типа, выросли.
Атасов осушил стакан.
— Моя бабушка… — неожиданно для себя вспомнил Бандура. Воспоминания хранились где-то в подкорке, словно битая молью книга в старом чулане, а теперь всплыли совершенно непроизвольно. Он их не звал, потому что даже не догадывался об их существовании. — Моя бабушка маме рассказывала. Давно очень. В один из разов, как мы в Дубечки приезжали. Скупо совсем. Я не понял тогда ничего. Малой был совсем. На меня, видать, и внимания никто не обратил.