Охота Сорни-Най [журнальный вариант]
Шрифт:
Часть вторая
На свердловском вокзале было тесно и шумно, как никогда. Усталые и измученные пассажиры, ожидавшие свои вечно опаздывающие поезда, улыбались и светлели лицами, глядя на веселую толпу студентов, обвешанных и обставленных невиданным количеством багажа. Громадные рюкзаки топорщились от втиснутых в их нутро нужных вещей; гигантский тюк, едва поднимаемый двумя крепкими парнями, был сшитой из двух поменьше палаткой; кроме того, пучились боками два баула, прочно перетянутых ремнями. И лыжи, отличные, проверенные в походах лыжи, смазанные великолепной мазью, которую пришлось два часа выманивать у прижимистого Руслана Семихатко — он хотел иметь эту классную штуку в единоличном пользовании. Ну, разве что с верным Толиком Угловым поделиться. На Руслана насели с мольбами и угрозами, так что пришлось ему “угостить” товарищей. Молодые люди были одеты довольно просто: незатейливые куртки, полушубки с плохо обработанным, косматым мехом, тренировочные костюмы из синей шерсти, грубая обувь, меховые шапки из кролика. Однако от всей группы веяло такой энергией, такой силой молодости и радости жизни, что на одежду можно было не обращать никакого внимания.
— На лыжах собрались, в поход, значит, —
— И руководитель у них молодой, — заметила женщина, присматриваясь к группе студентов, среди которых выделялся смуглолицый, посверкивающий золотыми коронками Степан Зверев. — Конечно, со старым на лыжах-то не больно покатаешься. А этот такой молодец!
— Старики тоже могут себя показать, послужить Родине! — немного обиделся толстенький старичок. — Я сам умею на лыжах кататься!
Между пассажирами завязался оживленный разговор; они шутили, смеялись, словно подпитавшись бесшабашной энергией молодости. В огромном зале ожидания стало светлее и теплее, а ребята, не замечая устремленных на них взглядов, шутили и хохотали каждой шутке, радостно предвкушая будущий поход, общение, испытания, чудесные вечера у костра, посреди леса или снежной равнины.
Егор Дятлов немного ревниво следил за поведением Степана Зверева, в глубине души опасаясь, что старший товарищ может незаметно взять власть в свои руки, а его, Егора, отодвинуть на второй план. Слишком много надежд возлагал Егор на этот поход, поэтому он никак не смог бы смириться с главенством какого-то приблудного туриста, пусть и старшего годами. Конечно, благодаря Степану ребятам разрешили взять с собой два отличных охотничьих ружья и патроны, которые, понятно, будут использованы все до одного — кому не хочется пострелять куропаток или зайцев, чтобы почувствовать себя настоящим мужчиной-добытчиком, а потом готовить собственноручно настрелянную дичь на костре посреди леса, дикой первобытной природы… Но главным все равно назначили именно Егора, поэтому он постарается сразу показать Степану, что не уступит ему ни йоты своей власти. Егор с замиранием сердца вспомнил важный разговор, состоявшийся вчера в кабинете ректора института. Большой, кряжистый, седовласый ректор, всю жизнь отдавший устройству и работе технического института, лучшего на Урале, да и в стране, пожал Егору руку, как равному, и называл его на “Вы”, предлагая занять пост заместителя декана факультета теплофизики. Дятлов был ни жив, ни мертв от сильного волнения, он едва выдавил из себя слова благодарности и заверил, что постарается справиться с оказанным доверием. Его диссертация практически закончена, так что сразу после похода Егор будет готовиться к защите и диплома, и кандидатской работы, а пока он, возможно, лучше отдохнет и расслабится.
Егора беспокоила ситуация с матерью, которая даже не нашла сил помочь собраться в поход любимому сыну. Все ее внимание было приковано к шумам и шорохам, доносившимся из-под развороченных половиц; теперь к отвратительному запаху падали присоединились еще и звуки, издаваемые живыми огромными крысами. Мать была страшно обижена на нерасторопного сына, который никак не мог найти источник зловония, отговариваясь тем, что под полом слишком мало пространства, слишком темно и вообще, мол, там ничего нет. Она замкнулась в себе и почти перестала разговаривать с Егором, слегка раскачиваясь на своем древнем стуле, проверяя ученические тетрадки. Иногда ей казалось, что от некоторых листков, испещренных детскими каракулями, тоже припахивает, и она с возмущением на оплывшем лице принюхивалась к воображаемой вони, разгоняя ее взмахами ладони… Егор был рад, что уезжает. Он решил пока не думать о странном поведении мамы, а решить этот вопрос после возвращения: посоветоваться с доктором.
Егор снял шапку — ему стало жарко, пригладил волосы и обратился к Любе Дубининой, весело смеявшейся вместе с ребятами:
— Как самочувствие, Люба?
— Ой, отлично, Егор! — радостно ответила девушка. — И настроение замечательное. Как жаль, что это наш последний поход! В этом году все разъедемся, разбредемся, получим распределение кто куда, больше уж никогда не сможем собраться вот так, все вместе…
— Почему это? — включился в разговор Руслан Семихатко, изогнув брови. — Мы всегда, каждый год будем ходить на лыжах, до самой глубокой старости. Вот товарищ Зверев уже немолод, а тоже потянуло его походить по лесам, побродить по горам!
Степан улыбнулся, показав драгоценные зубы, и ответил Руслану:
— Я еще не старик, друзья! Я еще вам покажу класс лыжного бега по местности, вам за мной не угнаться, пощады запросите! Я ведь тертый калач, в каких только переделках на фронте не доводилось бывать; так что рано вы меня в пожилые записали…
Степан старался говорить чисто, без акцента, но в его веселой, шутливой речи все равно явно слышался кавказский говор, чуть схожий с выговором товарища Сталина, чьи выступления запомнились всем ребятам с детства. Юра Славек раздумывал о странном несоответствии кавказской речи Степана и русских имени и фамилии; Зверев вскользь сказал, что родился на Кавказе, там прошла его жизнь и потому он усвоил такое необычное произношение. Если бы среди ребят был лингвист, он живо бы вычислил, что акцент Степана вовсе не связан с горными вершинами Кавказа; что у его речи скорее среднеазиатские корни, но студенты полностью поверили старшему приятелю, каким успел стать для них веселый и разбитной Степан.
Юра Славек расчехлил гитару, приладил ремень через плечо и заиграл знакомую мелодию, ее немедленно подхватили все ребята. Это была их любимая походная песня, состоявшая из огромного количества куплетов. Песня была глупая и очень смешная, в ней рассказывалось о перипетиях неудачливых охотников, выслеживающих мамонтов в бескрайней первобытной степи. Они молятся своим каменным идолам и просят помощи у комичного шамана, такого же глупого, как и они, а в припеве повторялись слова: “Я мамонта убью, и будем жрать! Я крупного убью, и будем жрать!”, что необычайно веселило студентов, так что каждый припев сопровождался взрывами хохота. Юра отлично играл на гитаре, песни следовали одна за другой, и ребята чуть не прозевали свой поезд, который прибыл к четвертой платформе.
— Поезд номер шестьдесят два сообщением Свердловск — Ивдель отправляется
от четвертой платформы! — надрывался гнусавый голос в громкоговорителе.— Бежим, ребята! — закричал Руслан Семихатко, подхватывая рюкзак, битком набитый банками тушенки и сгущенки, на вид совершенно неподъемный.
Остальные засуетились, разбирая вещи, Юра Славек и Егор Дятлов подхватили палатку, им на помощь пришел здоровяк Вахлаков, тоже оживленный и радостный. В эти часы он был нормальным парнем, также радовался предстоящему походу, общению, громко и фальшиво пел песни вместе с другими туристами. Вахлаков старался взять на себя большую тяжесть тюка с палаткой. Вдруг у него мелькнула мысль, что большая палатка — это очень хорошо, хорошо для тех дел, которые он задумал и, возможно, снова совершит в этом долгом и трудном походе. Подозреваемых будет вдвое больше, он точно останется безнаказанным, пройдя по самой кромке риска! Олег поймал себя на этих размышлениях и забеспокоился: он ведь хотел сдержаться и посвятить время только отдыху, только непринужденному и искреннему общению с ребятами, друзьями… Впрочем, анализировать свою психику было некогда, Олег взвалил на плечи тюк и прохрипел:
— Берите лучше рюкзаки и баулы, я сам справлюсь, — покачиваясь от тяжести, он поволок громадный тюк один, словно гигантский муравей.
Женя Меерзон хотел взять тяжелый рюкзак Зверева, но Степан сам выхватил его из груды вещей, а Жене протянул небольшой баул и зачехленные ружья:
— Слушай, Женя, возьми лучше это. Ты у нас, мне кажется, самый ответственный, поэтому присматривай за оружием.
Обиженный Женя сначала хотел возмутиться и вырвать из рук наглого указчика рюкзак: пусть он худенький и нелепо сложен, но сил у него ого-го сколько! Но беречь настоящее оружие — это действительно дело очень ответственное; как только студент осознал это, так и проникся к Степану благодарным чувством. К тому же, откровенно говоря, Женя страшно вымотался на почти трехсуточном дежурстве, оказавшемся самым трудным за все годы его работы медбратом в больнице. Он еле встал сегодня в половине пятого утра и, хотя радостно пел и шутил вместе с остальными, чувствовал, что голова у него гудит, а по ногам расползается противная слабость. Женя подхватил вещи и бросился в тоннель, который вел к платформе номер четыре. За Женей помчался жилистый Степан Зверев, неся на своих крепких плечах сразу два больших рюкзака. В одном из них была тщательно спрятана и упакована рация для связи с управлением, так что Степан не просто пожалел будущего доктора, а проявил бдительность и осторожность. Честно говоря, Степан не слишком верил в какие-то важные факты или полезную информацию, которую он сможет раздобыть в этом студенческом походе. Скорее всего, он просто проветрится, позанимается спортом на свежем воздухе, пообщается с молодежью, а вдруг удастся кого-то завербовать и сделать его (или ее) внештатным агентом КГБ, но провернуть это надо поближе к окончанию похода, чтобы не разоблачить себя раньше времени, не подорвать доверие, так быстро возникшее. Зверев был отличным исполнителем, он никогда не обсуждал приказы даже мысленно, поэтому к затее с походом отнесся вполне лояльно. Его больше тяготила неразрешенная ситуация с заведующим лабораторией: крыса должна была вот-вот попасться в ловушку, давно для нее приготовленную, и тут — пожалуйте в поход, товарищ Степан! Вот в прежние годы сначала спокойно расстреляли бы врага народа, а потом уже не спеша приступили бы к новому заданию; ну, да теперь Хозяин другой, активный, эмоциональный, экспрессивный, что не может не отражаться на работе главного ведомства по охране внутреннего и внешнего покоя страны. Зверев волок рюкзаки, с удовольствием чувствуя силу в каменно налитых мышцах спины и рук. Он обогнал девушек, тоже тащивших поклажу, и спросил на бегу:
— Помочь?
— Сами справимся, — пропыхтела Рая, дергая за лямки туго набитый рюкзак.
Степан побежал дальше, сравнивая двух девушек, так несправедливо на первый взгляд наделенных природой: одна красивая, светловолосая, синеглазая, нежнолицая, а другая — просто злобный колобок, хоть и старается скрыть свое постоянное недовольство, но у старого разведчика глаз наметанный. Ох, не надо бы Любе дружить с этой бровастой и щекастой Раей, хитрой и цепкой! Так и прыщет из нее зависть, словно разъедающая кислота, а Люба доверчиво льнет к подруге, поди, доверяет ей все свои сердечные тайны. Девушки взяли рюкзаки поудобнее и ускорили шаг, почти побежали, за ними быстро шагали Толик Углов и Руслан Семихатко с несколькими парами лыж. Феликс Коротич нес свой тяжелый груз, а в голове у него то и дело мелькало воспоминание о странном телефонном звонке дяди Коли и тети Вали. Он пытался отвязаться от этой неприятной мысли, твердо решив разобраться со случившимся после того, как вернется из похода. Он постарается узнать — вдруг это Петька и Вовка что-то подозревают, может, это их месть. А потом… Феликс и сам хорошенько не знал, что сделает потом, но что-нибудь он сможет предпринять, это уж точно. У него немного побаливала голова; опять началась перемена погоды, стремительно холодало, и Феликс решил попросить у Жени таблетку аспирина, когда все сядут в поезд.
Ребята гурьбой выбежали на перрон и помчались к девятому плацкартному вагону. Замерзшая проводница злобно проверяла билеты, выхватывая их из рук негнущимися пальцами. Егор Дятлов спокойно и с достоинством подал проездные документы на всю группу, чувствуя себя чрезвычайно важной персоной. Ребята сгрудились у него за спиной. Проводница махнула рукой, пропуская студентов в вагон. Она не любила этих веселых и шумных туристов, от которых весь день не будет покоя ни ей, ни другим пассажирам. И все же они лучше, чем те люди, которые часто едут в обратном направлении: освободившиеся зэки, поселенцы, жители северных селений и городков, вечно пьяные, агрессивные, вороватые, после которых вагон напоминает общественную уборную. Студенты пусть и горланят свои глупые песни, орут и шутят, но хотя бы писают и какают в унитаз, а не на пол и не лезут с объятиями или угрозами к уставшим проводникам. А в общих вагонах вообще творится ад кромешный, когда возвращаются с северных заработков шахтеры, начинающие пропивать заработанные нечеловеческим трудом деньги. Иногда едут в большой город и плосколицые вогулы, которым достаточно шкалика водки, чтобы прийти в невменяемое состояние… В общем, туристы — плохо, но остальные — еще хуже. Лучше всего, вовсе бы не было пассажиров, так и катался бы гулкий пустой вагон по стальным рельсам, туда-сюда, а проводница смогла бы единственный раз за всю сознательную жизнь выспаться и отдохнуть…