Охотничье братство
Шрифт:
В то время у нас в академии была организована Проблемная лаборатория древесных смол и пластиков, научным руководителем которой мне довелось быть. Здесь группой Тищенко была выполнена одна интересная работа. Хочу рассказать о ней, поскольку началась она с мыслей охотничьих. Мы знали, что при добывании живицы из сосны, так называемой подсочке, страдают глухари. Рабочие-вздымщики ходят от сосны к сосне с острым кривым ножом на палке-гаком, делают неглубокие надрезы, чтобы живица текла в специальные горшочки. Тем же путем ходят и сборщики, чаще всего женщины и подростки. Они постоянно находят гнезда глухарей и собирают яйца.
Возникла идея, конечно, не только ради сохранения глухарей, получить конечный продукт подсочки — канифоль — синтетически. Группа Тищенко исследовала и нашла такую возможность,
Митя умер при неясных для нас обстоятельствах. Он возвращался из Луги, в поезде ему стало плохо, — был снят милицией.
Я много с эвенками выкурил трубок И не слыхал осуждающих слов Про верный жакан — про свинцовый обрубок, Охотничью пулю для гладких стволов.
ПАТРОНЫ ОТ ЧИЖОВА
Председателю охотничьего кружка Ленинградского Дома ученых, академику А. А. Заварзину пришло письмо из Толмачева. Егерь нашего охотничьего хозяйства, расположенного вокруг санатория «Железо», эстонец Андерсен сообщал, что нашел медвежью берлогу.
Алексей Алексеевич пригласил меня, секретаря кружка, в свою большую уютную квартиру на Кировском проспекте. Прочитали внимательно письмо, посмеялись над наивной конспирацией: слова «медведь» не было, сказано только — «я ее нашел, и она там». И приписка: «Торопитесь — стала тепла». Андерсен — человек и охотник надежный, а приписка обязывала не тянуть дело. Решили собрать экстренное совещание, оповестив членов кружка как можно скорее: кого по телефону, кого телеграммой.
В шикарной гостиной бывшего княжеского особняка на берегу Невы собрались человек тридцать. Решились ехать на облаву двадцать, а приехало… ну, об этом позже.
Группа членов охотничьего кружка Ленинградского Дома ученых. Фотография конца 1930-х годов.
Распорядителем охоты выбрали меня, это очень лестно — я был моложе почти всех членов нашего кружка. Однако в этом был некоторый практический смысл: распорядок таких охот я знал со студенческих лет по кружку научного охотоведения Лесотехнической академии. Руководил им первый в СССР профессор-охотовед Д. К. Соловьев. Он бывал с нами не только в кабинете, но и в лесу. Охотился я в те годы на медведей азартно, не упуская ни одной возможности. Охотники же Дома ученых на медведя ходили редко. Некоторым и видеть этого зверя в лесу не приходилось.
Я согласился с условием, что всю административно-хозяйственную часть возьмет на себя кто-то другой, и в тот же вечер последним поездом выехал на станцию Толмачево.
Переночевав в санатории, еще в сумерках быстро добежал на лыжах к Андерсену на кордон. Пил у него чай
в аккуратной, чистенькой комнате; Андерсен рассказывал, что нашел берлогу случайно: шел по обходу, услышал лай своей собачонки, подошел — понял, отозвал. Медведь лежит километрах в двух от кордона на краю елового леса, большим клином вдающегося в открытое, с мелким корявым сосняком болото. Я попросил показать обход.С проселочной дороги, усыпанной сеном, испещренной по легкой свежей пороше заячьими следами, мы свернули резко в сторону и вышли на кромку открытого болота. Оно растянулось на добрые два километра, окаймленное синеющим вдалеке лесом. Это слева. А справа тянулся густой ельник мыса.
Мы пошли по лыжне, припорошенной, но явно заметной, я бы сказал — нахоженной вдоль кромки леса. Андерсен впереди, я позади. Прошли метров четыреста, пятьсот, Андерсен остановился и показал палкой вправо на толстую сухую осину с обломанной вершиной.
Сейчас же у корня этого дерева поднялась широколобая круглоухая медвежья голова и пристально посмотрела на нас. До нее было метров двести. Я с досадой, прямо с ужасом подумал: «Все пропало, все кончено — сейчас выскочит и уйдет!» — коснулся палкой спины Андерсена и прошипел:
— Не останавливайтесь, молчите.
Андерсен пошел; отойдя порядочно, обернулся и негромко сказал:
— Не бойсь — смерный, кажный рааз мотрит.
Мы обошли мыс, и я наметил поперек его основания, по старой дороге стрелковую линию. Не знал, сколько охотников приедет, решил — по прежнему опыту — не больше половины записавшихся. Тихо, стараясь не только не ломать, даже не задевать ветки, прошли мы с егерем стрелковую линию туда и обратно, я лыжной палкой на снегу крупно чертил номера.
За завтраком Андерсен деликатно поинтересовался, получит ли он что-нибудь за берлогу. Он был лесником в нашем хозяйстве, а не штатным егерем, потому имел право на полное вознаграждение. Я назвал цифру из расчета с пуда зверя. Видимо, довольный, он только спросил:
— Если мимо — не битый?
— Промажем — все равно будем платить.
Андерсен рассмеялся:
— Упежал — какой пут? Как весить?
Тут уж я рассмеялся — верно: убежит — не взвесишь. Пояснил, что в таких случаях принято считать шесть пудов, — из этого и расчет.
С великим трудом я дозвонился из Толмачева до Заварзина, сообщил, что все хорошо, проверено и можно устраивать охоту.
Охотники приехали в санаторий «Железо» на следующий день: восемь членов кружка и Николай Золотарев из Зоологического института. Он привез отношение из ЗИНа, содержащее просьбу разрешить взять из туши медведя кое-какие интересующие исследователей органы: поджелудочную железу и что-то еще, уже не помню.
Приезду Коли я обрадовался: знал его со студенческих лет как члена охотничьего кружка и рассчитывал на его помощь. Дело в том, что облаву я задумал не простую, точнее, не обычную. Стрелковая линия пролегала через довольно узкую часть мыса при переходе его в основной лесной массив. Если кричан поставить близко к линии, зверь не пойдет куда надо, несмотря на то, что пята именно там. Вот я и решил сильно увеличить количество молчунов и, так как медведь лежит почти открыто, заводить облаву с двух сторон. С таким делом немолодой Андерсен не справится, а наш старший егерь Махутин, если выпьет — что почти неизбежно, — может все напутать. Коля сразу все понял.
Алексей Алексеевич Заварзин.
Приехали наши самые азартные охотники и милые для меня люди: большой, грузный Алексей Алексеевич Заварзин, всегда веселый, умно-ироничный и беспредельно доброжелательный, в будущем академик, лауреат, автор классических учебников гистологии, по которым учились и сейчас учатся тысячи студентов; Илья Васильевич Гребенщиков, также будущий академик, один из отцов советского оптического стекла, технологии поверхностной обработки оптических деталей, так называемой просветленной оптики (до сих пор храню в письменном столе его памятный подарок — кусочек зеленой палочки пасты ГОИ), крупнейший ученый-горняк профессор Сольдау и другие, тогда еще менее известные ученые, члены кружка.