Охотник за тронами

А стремянной холоп Ивана Юрьевича, известный на всю Москву Соловей-разбойник, свистел столь громко, что ученый медведь, живший в усадьбе Шигоны, от его посвиста закрывал уши лапами, к немалой потехе гостей, домочадцев и дворни.

Потому-то Иван Юрьевич и подъехал к усадьбе Глинского лишь с одним Соловьем-разбойником. Привратник отправился испросить разрешения хозяина, велевшего во двор никого не пускать, а Шигона остался приглядываться и прислушиваться к происходящему за высоким забором.

Видно было, как в окнах второго яруса зашевелились завесы, в образовавшиеся щели стали сторожко вглядываться домочадцы и слуги Глинского. Из-за забора же не доносилось ни звука, порой казалось, глухая ночь висит над усадьбой или же никто не живет в ней ныне.

Наконец ворота растворились. Бесшумные, расторопные холопы отвели лошадей к коновязи и проводили Шигону в дом.

Иван Юрьевич не встречался с Глинским с месяц, но, увидев его, узнал с трудом. Перед ним сидел ссутулившийся старик с запавшими щеками, покрытыми клочковатыми седыми кустиками волос. Растрепанные длинные космы делали князя Михаила похожим на домового.

Глаза хозяина воспалились от бессонницы, руки беспокойно ерзали по краю стола, которым он будто старался отгородиться от гостя.

«С Глинским покончено, — подумал Шигона. — Он уже покойник, и не с ним можно делать какие-либо дела». И от этой мысли, от совершеннейшей очевидности происходящего, Иван Юрьевич решил показать себя несокрушимым защитником великокняжеской власти.

Шигона не пошел к столу, а остановился в дверях, сразу же заявляя себя не гостем, но бирючем, присланным для переговоров во вражеский лагерь.

Глинский, не вставая, указал Шигоне на лавку.

Шигона, словно не замечая жеста, проговорил надменно и громко, нарочно опуская отчество собеседника:

— Князь Михайла! Прибыл я, чтобы именем государыни повелеть тебе принести ей твою вину и склонить голову, на всем покоряясь воле ее. А ежели того не сделаешь, быть тебе во всеконечной опале вплоть до смерти.

Глинский, сцепив пальцы, сидел каменным изваянием, незряче уставившись в одну точку.

— Ну! — крикнул Шигона, — Отвечай!

Глинский, согнувшись еще сильнее, вдруг сверкнул очами, и Шигоне показалось, что князь сошел с ума.

— А на дыбу не хочешь?! — крикнул он. — На дыбу не хочешь?! А то у меня с утра уже висит один государев заступник, так чтоб не было ему скучно, велю-ка подвесить к нему и еще одного! — И Глинский, вдруг громко хлопнув в ладоши, позвал: — Петр! Харитон! Живо ко мне!

Двое лихих холопов в голубых кафтанах тут же выросли на пороге.

— А ну, возьмите-ка боярина да сведите его в пыточную, — просипел Глинский. — Пусть полюбуется, как в доме моем расправляются с переметами!

— Да ты в уме ли, князь! — завопил Шигона. — Какой я перемет? Или я твой холоп?!

— Берите! — повторил приказание Глинский, и Петр с Харитоном, заломив Шигоне руки за спину, поволокли его в пыточный подвал. За ними, прихрамывая и тяжко дыша, побежал и сам Михаил Львович.

Шигонины холопы подремывали в седлах, как вдруг оба их коня попятились к избам, вздернув головы и приседая на задние ноги.

С креста колокольни с криком сорвались галки, прохожие приостановились, с любопытством глядя на усадьбу Глинского, из-за забора которой несся оглушительный свист, от коего, казалось, стелется придорожная трава и облетает пух одуванчиков.

Один из холопов сразу же повернул коня и помчался в Кремль, второй, как ему и было велено хозяином, остался на месте — ждать подмогу.

Шигону протащили через двор в дальний угол усадьбы, к закопченной баньке, под полом которой скрывался пыточный подвал. Он видел, как оставленный у коновязи холоп едва не лишился чувств, когда перед его глазами волокли хозяина, разъезжавшего с великим князем четверть века в одной карете и едавшего с ним за одним столом, да и милостями великокняжеской вдовы тоже не обойденного.

Когда же втолкнули Ивана Юрьевича в курную баньку, холоп очнулся и, вложив в рот четыре пальца, свистнул так, как не свистел и на медвежьих потехах.

Иван Юрьевич, падая на мокрый пол бани, услышал разбойничий холопий посвист, и на душе у него немного полегчало — вскоре должна была появиться подмога. Однако тут же тело вновь похолодело от страха — из-под пола донеслись рвущие сердце стоны, и в голову пришла трусливая мысль: «А меня долго ли палачу убить?»

И Иван Юрьевич, смертный человек, от рождения немощный плотью, закатил очи и потерял сознание.

Флегонт Васильевич, скакавший рядом с князем Оболенским, еще издали услышал призывный свист.

— Быстрее, князь! — крикнул дьяк и пришпорил коня, переводя жеребца в бешеный галоп.

Овчина, еще не понимая, что заставило дьяка вырваться вперед сломя голову, однако же зная, что Флегонт Васильевич ничего не делает просто так, опоясал коня нагайкой и бросился вдогон.

Через считанные минуты они были у ворот усадьбы Глинского. Подоспевшие вслед за ними дворяне, встав в седлах, полезли через забор.

Холопы Глинского никакого сопротивления людям Овчины не оказали. Ворота распахнулись, и Оболенский с дьяком въехали во двор.

Двор оказался пуст. Только у коновязи недвижно застыл какой-то мужик с перекошенным от страха лицом и молча тыкал пальцем в угол двора, к баньке. Овчина еще не успел сообразить — к чему бы это? — как Флегонт Васильевич уже бегом припустился к баньке.

Нырнув в низкий дверной проем, дьяк споткнулся о что-то мягкое. Напрягая во тьме зрение, Флегонт Васильевич посмотрел под ноги и разглядел недвижно лежащего человека. Присев на корточки и ощупывая недвижное тело, он вскоре различил щуплую грудь, узкие плечи и большую голову на тонкой шее. А когда глаза свыклись с темнотой, дьяк узнал в лежащем Ивана Юрьевича.

Похлопав Шигону по щекам, Флегонт Васильевич привел его в чувство и, схватив под мышки, выволок за порог.

На свету Шигона и вовсе пришел в себя Глубоко вздохнув, он сел, опираясь спиной на стену бани, и еле слышно проговорил:

— Он там, под полом.

Полдюжины дворян ссыпались по лестнице в банный подвал.

Флегонт Васильевич сполз туда последним. В сырой и теплой полумгле он увидел желтые языки трех свечей, красные отсветы тлеющих углей и голубые огоньки, пляшущие над ними. Скудный свет пламени выхватил из темноты фигуры страшного старика, согнувшегося в дальнем углу подвала, и двух молодых мужиков, стоявших перед ним с обнаженными ножами. В другом углу дьяк увидел голого человека, подвешенного за руки на дыбе.