Охотник за тронами

— Смоленск мне и самому надобен, Иван Юрьевич, — сказал великий князь, но было видно: сам уже начал понимать, куда клонит хитроумный тверской дворецкий.

— Да ведь я сказал «посули», а не «дай», — возразил Шигона. И, боясь, что Василий Иванович перебьет его, добавил: — Чего стоит услуга, государь, после того как она уже оказана?

— Ну и змий же ты, Иван Юрьевич! — засмеялся великий князь. — Не тебя ли диавол посылал Еву соблазнять?

— Для таких дел негож я, государь, — потупившись, ответил Шигона, и Василий Иванович развеселился еще более.

Третий поход

Отзвенел морозами декабрь. Меж темными снеговыми тучами робкой небесной просинью начал прокрадываться Васильев месяц — януарий.

Однако на этот раз не в январе ждали русских, в феврале. Да и как не ждать? Чего лучше — идти к городу по широким накатанным зимним дорогам, когда сами собой гладкими и ровными санными путями катятся тысячи пошевней и дровней и расписных боярских болочек? Когда, укатывая и уминая и без того плотный зимник, ползут, скрипя, обитые железными полозьями сани, и косматые заиндевелые кони, круша копытами твердый наст, цугом резво тянут тяжкий осадный наряд — пушки, тараны, ядра, свезенные со всей Европы. Как не устрашиться, когда ковали и лили их за великие деньги лучшие хитрецы и розмыслы чуть ли не из всех латынских государств, дабы одного только достичь — сокрушить твердыни Смоленска и тем подогнуть королеву Сигизмундову выю под сильную руку царя Василия.

Вскоре после Сретенья, как только повернуло солнце на лето, а зима на мороз, пополз по городу слух — приехал-де на Москву римского цесаря Максимилиана ближний человек.

Собираясь в корчмах, знающие люди гудели:

— Теперь, православные, непременно войне быть: старейший брат Сигизмунда Казимировича — Владислав Казимирович держит Угорское королевство помимо цесаря Максимилиана. А цесарю то и в убыток, и в укоризну. И судите сами, православные, как он — первый среди христианских государей властитель — такое поношение от нашего короля и его брата потерпит?

Иные же перечили:

— Не об уграх ныне спор. Забрал под себя отец Сигизмунда Казимировича земли немецкого чина Божьих рыторей в Прусской земле. А те рыторе все сплошь цесаревы сподручники. За них ныне цесарь и вступается и на Сигизмунда Казимировича меч поднимает.

— О-хо-хо, — сокрушались слушатели, — слыханное ли дело: рази супротив цесаря да московской силы ляхам да литве выстоять? Соберись они все вместе — и то никакого проку от того им не будет.

В начале марта доподлинно стало известно: скрепил Василий-царь своей государевой печатью цесарский договор, и по установленным меж ними кондициям, говорили в Смоленске, Прусскую землю возьмет у короля цесарь, а землю Смоленскую — московский царь.

Слухи множились, густели. Никто уже не надеялся: авось пронесет. Однако прошел и март — московиты не появлялись. Ни в конце марта, ни в начале апреля ни один мужик, сколь хватал со стен града глаз, не вышел на — пашню с сохой.

Казалось, и земля чего-то ждет, затаившись.

В третий раз Василий Иванович приговорил идти к Смоленску, как только был скреплен государственной печатью договор с императором.

К концу апреля в Москве и вокруг нее стояло столько войск, сколько никогда дотоле никто не видывал. Старики говаривали, что когда тридцать с лишним лет назад шел родитель нынешнего государя на реку Угру воевать безбожного царя Ахмата [48] , и то не было у него под рукой столь великой силы.

48

Имеется в виду «Стояние на Угре» — военные действия в 1480 г. между ханом Большой Орды Ахматом и великим князем Иваном III в связи с его отказом платить Орде ежегодную дань. После неудачной попытки Ахмата форсировать реку Угру монголо-татары не отважились на решительные действия и отступили.

В самом конце апреля Москва всполошилась от одновременного благовеста со всех городских звонниц. Закричали надрывно в разных концах посадов ратные трубы, и десятки тысяч воинов стали копиться вдоль дорог, бегущих от Москвы на полдень и на закат.

На поддень — к Оке, к Серпухову и Туле, — выступали полки князя Александра Владимировича Ростовского. На закат — к Вязьме и Дорогобужу — строилась несметная сила старого ратоборца Даниила Васильевича Щени.

С восходом солнца двинулись полки в поход. Одни шли, чтобы поставить заслон против крымских татар, другие — подыскать под польским королевишком Сигизмундишкой кровную государеву вотчину град Смоленск, в стародавние времена взятый у государевых предков неправдою.

На следующий день снова по городу звонили колокола и снова кричали трубы. Вслед за Ростовским и Щеней на те же дороги выходили новые полки, и, как и вчера ушедшим, не было им числа. Все так же неспешно шагали пешие ратники, удобно качались в седлах конники, подпрыгивали в телегах обозники, и, завершая великое движение, шла несметной тучей серая лапотная посоха — мужицкая рать — плотники, землерои, трудники.

А впереди — вместе со всеми и в то же время особо — плыли в седлах серебряного чекана новые военачальники: на юг — к Оке — брат великого князя Дмитрий Иванович, к реке Угре — боярин Воронцов. И все же казалось, что главные русские силы еще ждут своего часа…

О том что полки Даниила Щени вышли из Москвы и двинулись на запад, в Смоленске узнали на третий день… Еще через день об этом знали в Минске, к концу недели в Кракове. Тотчас же во все гарнизоны, расквартированные восточнее Минска, двинулись польские и литовские отряды.

И когда первый такой отряд пришел в Смоленск, жители поняли: вот она, война, опять подошла к их порогу.

15 мая 1514 года ближе к обеду, чуть не пробив подковами мост, влетела во Фроловские ворота кавалькада конных жолнеров и, не сбавляя прыти, помчалась к дому смоленского наместника и воеводы пана Сологуба. Начальник их и головы не повернул, ворвавшись в город. Только самый последний, веснушчатый, курносый малый, округлив испуганно очи, выкрикнул: «Подходят!»

Жолнеры, стоящие у ворот и на стене, Все поняли и без этого.

Враз ссыпались со стен наземь и опрометью кинулись на мост с вязанками хвороста и сухой смолы. Свалив ношу в конце моста и на середину, вмиг запалили и помчались обратно в крепость, обгоняя бегущий следом огонь.

Противник еще не показался, но уже, захлебываясь и перекрикивая друг друга, загомонили, заплакали, запричитали колокола храмов. Из всех изб к стенам града плотной толпой, будто крестным ходом, валил народ.

Воевода загодя распорядился: при появлении московитов всех, кто пожелает, пустить на крепостные стены. Стены столь широки — на тройке можно ехать, и всякому человеку места довольно. А московиты; увидев тьму народа на стенах и башнях кремля, лишний раз бы призадумались: можно ли столь многолюдный град покорить?

Первыми прибежали к бойницам мальцы. Приоткрыв рты, затаив дыхание, глядели на горящий мост; на ближние леса, откуда должна была появиться московская сила. Да и взрослые стояли тихо, не отрывая глаз от лесных опушек, от дорог, бегущих к днепровскому берегу. Вместе со всеми сгрудились на стене и попы с причтом. Пришли они с крестами, с иконами, с хоругвями. На четвероугольной Семенской башне, что была и выше и пообъемистее иных, стояли пан Сологуб с начальными людьми и владыка — архиепископ Смоленский Варсонофий.

Тихо было вокруг, как глубокой ночью. Умолкли колокола, не гомонили люди. Только трещал под горой горящий мост, как ни в чем не бывало свиристели в полях и лесах Божьи птахи да чья-то стреноженная кобыла с жеребеночком-сосунком паслась на другом берегу Днепра на виду у всех, прямо насупротив наглухо забитых Лазаревских ворот. Кобыла подпрыгивала, пофыркивая, сосунок дурашливо скакал, задрав хвост, и эта малая малость по сравнению с великими событиями, надвигавшимися на город, почему-то вызывала у горожан великую досаду — экий раззява хозяин, подарил животину ни за грош супротивнику!