Охотник за тронами

Развалившийся в седле Шляйниц подремывал, предаваясь приятным мечтаниям. В сладком тумане виделась саксонцу побежденная Орша: то-то будет знатное раздолье — и вина море, и денег россыпи.

Вдруг Михаил Львович резко остановил коня. Повернув голову, подозвал слуг. Волчонок и Шляйниц мгновенно приблизились, встали обок.

— О чем сейчас помышляли? Только по чести отвечайте, без утайки и хитрости! — лукаво взглянув на обоих, будто заранее все их мысли знал и только хотел изведать — честны ли? — внезапно спросил Глинский.

Николай ответил тотчас же:

— Прикидывал про себя, князь Михайла Львович, ладно ли сделал, что с тобой в поход пошел, а торговлишку свою на произвол судьбы бросил.

— А ты? — спросил Глинский Шляйница.

— Думал, как Оршу брать будем, — отрубил саксонец.

— Эка хватил! — рассмеялся Глинский, но было видно — ответами слуг остался доволен, поверил, что оба сказали правду.

— Вот и я, — проговорил Михаил Львович задушевно, — о том же думал. Перво-наперво, какая корысть, что в поход иду, а вдругорядь, как мне Оршу добыть?

И вдруг, хлестнув коня, рванулся вперед.

— Христофор! За мной! — крикнул князь по-немецки, и Шляйниц стрелой полетел за князем.

А Волчонок печально поглядел им вслед и поплелся уныло за конечной телегой остатнего обоза.

— Я не буду брать Оршу, Христофор, — проговорил Глинский, отчеканивая каждое слово. — Довольно помазаннику и того, что я поднес ему Смоленск. А Оршу, если нужна, пусть берет сам или прикажет своим архистратигам Ваньке Челяднину да Мишке Булгакову. Погляжу, сколько лет будут они вокруг нас топтаться.

Шляйниц молчал.

— Уйду я, Христофор, — вдруг с дрожью в голосе проговорил Глинский, — но боле этому плуту Ваське служить не стану.

— Куда уйдешь, князь? — в печальном недоумении спросил саксонец.

— Обратно к Сигизмунду уйду, — тихо и спокойно, как о деле давно обдуманном и решением, сказал Глинский.

— Нелегко это, князь.

— А ты зачем?

— Да что я могу?

— Все сможешь, Христофор, о чем бы я ни попросил.

— Это верно, князь.

— Тогда слушай. Нынче ночью поедешь к королю Сигизмунду. Он здесь — рядом. Скажешь, хочу возвратиться к нему, если он отпустит мои вины.

— И все? — спросил Шляйниц.

— Нет, не все. Попросишь у короля охранные грамоты для нас обоих. Я жду тебя здесь через два дня.

— А если меня схватят, князь? — спросил Шляйниц. — Я ведь тоже не без греха, и король это знает.

— Ну, попросишь, чтоб тебя свели к нему, мол, дело у тебя секретнейшее и важнейшее. А как увидишь Сигизмунда Казимировича, скажи, он узнает обо всем, что касается русских ратей, стоящих против него, как только я перейду к нему. Для начала опиши, где расположились Челяднин и Булгаковы. Хотя бы для того, чтобы узнать остальное, он пожелает замириться со мной и отпустит тебя обратно.

— Хорошо, князь, я сделаю все веленное, — ответил Шляйниц.

…Заметив польский конный разъезд, Шляйниц вытащил из-за нагрудника белый плат. «Господи, пронеси», — подумал он, тотчас же вспомнив жемайтийскую границу, сумасшедшую скачку по берегу залива и выброшенную в море сумку. На этот раз все обошлось: поляки, рассыпавшись нешироким полукругом, ленивой рысью подъехали к нему и спросили, зачем он здесь.

— Я — парламентер по делу секретной и государственной важности, — напыщенно ответил Шляйниц, — и уполномочен говорить только с советниками его королевского величества Георгом фон Писбеком или Иоганном фон Рехенбергом. Прошу проводить меня лично к ним.

Поляки, сомкнув кольцо вокруг Шляйница, поскакали к лагерю. Уже слышался вдали шум просыпающегося воинского стана, но солнце еще лежало где-то за Друцкими полями в полесских топях, и в густом утреннем тумане деревья, дома и постройки еле просматривались на расстоянии полета стрелы.

Саксонца завели в придорожную корчму и, оставив для наблюдения двух гайдуков, спросили, что передать королевским советникам.

— Скажите им, что их хотел бы видеть брат Лука, — ответил Шляйниц и заметил на лицах поляков недоумение, смешанное с иронией.

«Видать, не больно-то похож я на монаха», — подумал Шляйниц и, окончательно рассеивая сомнения жолнеров, пояснил:

— Советники его величества знают человека с этим именем. Когда много лет назад мы познакомились, я был монахом.

Советники короля спали в одной палатке. Услышав о брате Луке, они приказали воинам удалиться и, едва спустился полог, быстро о чем-то заговорили.

Как ни прислушивался командир разъезда, вникнуть в суть их беседы совершенно не удавалось: рыцари говорили беглым шепотом, намеренно гнусавя и не договаривая слова.

Наконец Писбек стремглав выскочил за порог и приказал жолнерам поживее седлать четырех коней.

Двое заспанных слуг опрометью выскочили из соседней палатки, и через несколько минут малочисленный отряд уже несся галопом, удаляясь от польского лагеря.

Вскоре добравшись до корчмы, всадники увидели одинокую фигуру человека, удобно расположившегося на перилах крыльца. Писбек и Рехенберг спешились и подбежали к саксонцу. После недолгих сердечных приветствий последовал короткий приказ солдатам оставить рыцарей с путником наедине.

По-видимому не доверяя владельцам таверны, они поставили одного из своих слуг на крыльце дома, а другого перед покоями хозяев, на верхних ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж.

— Мы приехали сюда, Христофор, — сказал Георг фон Писбек, — чтобы до поры до времени ни одна собака не знала, что ты здесь. Сначала обдумаем, что делать, а уж потом расскажем королю то, что нужно нам и ордену, и расскажем так, как это нужно. Итак, — подытожил он, — выкладывай, с чем явился.

И Шляйниц коротко повторил то, что ему приказал передать Глинский королю Сигизмунду.

— О, это совсем не простое дело, Христофор, — раздумчиво проговорил Иоганн фон Рехенберг, худой, высокий блондин с горбатым носом и маленькими глазами, спрятавшимися в глубоких впадинах. — Охранные грамоты князю Глинскому и тебе король даст. Он политик и не хуже нас с тобой понимает, что гораздо лучше иметь опасного врага на своей стороне, чем на стороне соперника. Вопрос в другом — нужно ли это ордену? Если Глинский перебежит к Сигизмунду Казимировичу, он сильно ослабит русских и, следовательно, в такой же степени усилит короля. А ведь сегодня не русские, а поляки стали самыми опасными врагами ордена, и, значит, нет смысла ослаблять русских, укрепляя поляков. Пока они враждуют между собой, орден будет существовать. Мир между Россией и Польшей — смертелен для ордена.