Охотник
Шрифт:
Он двигался быстро, грубо, резко и без какого-либо ритма. У Хантера было несколько движений, к которым я уже привыкла. Одно я называла приемом стриптизера, когда он входил и выходил одним волнообразным движением, совсем как в легком порно. Еще был прием парня из студбратства, когда он вонзался быстрыми, глубокими, жесткими толчками. Но сейчас не было ни того ни другого. Сегодня он вошел в меня так, будто думал, что я испарюсь в любой момент, и ему нужно дойти до разрядки, пока это не случилось.
Я чувствовала, будто он рассекает меня, ломает еще больше, и решила дать отпор. Провела обломанными ногтями от
– Я тебя ненавижу, – прошептала я, и он заткнул меня грязным поцелуем с языком и зубами.
Но я говорила серьезно. Я питала ненависть к тому, что он заставлял меня чувствовать, к тому, что разрушил мой план плыть по жизни гладко, не испытывая боли. Мне было ненавистно, что тогда, в саду бабочек в доме его родителей, он позвал меня окунуться вместе с ним, и я согласилась, как самая настоящая дура.
А теперь мне нужен воздух.
Я с силой ударила его по лицу, чтобы разорвать поцелуй. Хантер в шоке отпрянул, но, когда уже собрался выйти из меня, я схватила его голые ягодицы (единственную обнаженную часть его тела, ведь мы оба были полностью одеты) и заставила его войти глубже.
– Нет. Дай мне кончить, а потом оставь меня в покое. Я серьезно, Хантер. Все кончено.
В этот миг в его лице что-то переменилось.
Я вспомнила об одном важном признании, которым Хантер поделился со мной однажды, когда мы лежали в моей постели.
«Это правда, что я никогда не оставался надолго с женщиной, но верно и то, что женщины никогда не оставались со мной. Мама пренебрегала мной. Бесконечно сменяющаяся череда нянь тоже плохо сказывалась. Моей единственной сестре приходилось спрашивать у отца разрешения, прежде чем позвонить мне, потому что он сказал ей, будто я оказываю дурное влияние. Любая девчонка, которая обращала на меня внимание, хотела либо поскакать на моем лице, либо добраться до моего кошелька. Женщины невысокого мнения обо мне, но, честно говоря, я о них тоже не особо высокого мнения».
Я бросала его, даже не будучи вместе с ним, и тем самым била по самому ненавистному его убеждению: все женщины внезапно его бросают.
И он был не рад этому.
Хантер врывался в меня снова и снова, а удовольствие, которое он пробуждал в моем теле, противоречило острой боли, которую я ощущала в душе. Я хотела забрать свои слова обратно, но не желала жертвовать своим счастьем ради его счастья.
Когда оргазм начал сотрясать тело, а по рукам и ногам пронеслось ощущение эйфории, я почувствовала, как он пульсирует и подрагивает во мне. Он вышел, сжал набухший, покрасневший член в кулаке и открыл мою шею, откинув волосы назад. Сердце бешено колотилось в груди. Хантер прислонил головку члена, от которого отчетливо пахло мной, прямо к линии роста волос на лбу и провел им по моему лицу, кончая рывками и оставляя след из спермы. Он остановился возле моего рта и вскинул бровь, взглядом бросая мне вызов рискнуть и отказать ему.
Я послушно открыла рот, и он закончил, сунув в него член.
Я запрокинула голову, позволяя семени коснуться задней стенки горла, и проглотила его.
Хантер быстро встал и застегнул брюки. Открыл рот, собираясь что-то сказать – что-то резкое, что-то, о чем он, несомненно, пожалеет, – как вдруг бордовая штора, скрывавшая нас, резко
отодвинулась.– Ого, – присвистнул Найт. Он стоял сбоку сцены и одобрительно нам аплодировал.
Луна стояла рядом, округлив глаза и прикрыв рот ладонью.
– Так вот в чем прикол? Нянечка со счастливым концом? – усмехнулся Найт.
Я чувствовала, как к лицу прилило столько крови, что подумала, будто сейчас взорвусь.
Хантер развернулся и ушел, даже не удосужившись ответить лучшему другу или помочь мне подняться с пола, на котором я так и сидела с его спермой, все еще стекавшей с подбородка.
Девятнадцатая
Как только я попрощался с Найтом и Луной в аэропорту, поехал обратно в квартиру на машине Сейлор, прилагая неимоверные усилия для того, чтобы не вырвать руль и не выбросить его в чертово окно.
Она захотела разорвать наше соглашение, когда мы были уже так близко к финишной черте? Да. Нет. На хрен все это и на хрен ее.
Буквально. На него я ее и насажу. Жестко. Потому что так ей и нравилось и потому что я подвел черту, когда ее неуверенность начала мешать моей сексуальной жизни. Черт, у меня сочилась смазка из члена, прямо как у девятиклассника, от одной только мысли о том, что я с ней сделаю.
Когда мы вернулись вчера вечером из театра, я не сдержался. Подождал, пока все лягут спать, взял телефон и позвонил Киллиану. Судя по звукам, он был в каком-то оживленном ресторане, вот только это казалось бессмыслицей, потому что было уже чертовски поздно. На заднем плане все говорили на французском. Когда я сказал ему, что дело серьезное, он что-то пробормотал вполголоса и вышел на улицу. Моих ушей коснулся шум волн, бьющих о берег. Да где он, черт побери? В Каннах? В Монако? В гребаном раю?
– Надеюсь, ты умираешь или говоришь с дулом пистолета во рту. Сейчас три утра. – Я услышал, как он щелкнул зажигалкой, прикуривая сигару. Мой брат не курил ни дурь, ни сигареты. Только сигары King of Denmark.
Может, в Бостоне и было три утра, но точно не там, где находился сейчас он. Киллиан в Европе? Полетел на отцовском частном самолете? Оставил углеродный след тысячи исполинов ради экзотичной киски. А ведь из нас двоих плохая репутация именно у меня.
– Если бы, братец. Оптимизм не в твоей природе. – Я подстроился под его ровный тон.
– Ближе к делу, – процедил он.
Я замолчал.
– Сначала пообещай, что не настучишь на меня.
Я серьезно рисковал, но мне было больше не с кем поговорить об этом. Найт не поймет. Этот безнадежный романтик знал, что влюблен в Луну, когда еще не вырос из пеленок. Вон тоже не поймет. Этот говнюк был таким черствым, что я сомневался, любил ли он родную мать. Оставался только мой брат. Золотая середина: жуткий социопат, но способный подражать и думать как нормальный человек.
– С чего ты взял, будто меня достаточно заботит, что ты там собираешься сказать, чтобы я давал тебе какие-то обещания? – спросил он с весельем в голосе.