Чтение онлайн

ЖАНРЫ

«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I
Шрифт:

Одно время, в 1908 году, мне дали такого помощника после бесчисленных и настойчивых с моей стороны посланий в Департамент полиции. Но дали такого помощника, по сравнению с которым мой А. Б. Попов - типичная «мокрая курица» - был орел! Хотя этот эпизод из кратковременного прикомандирования к моему отделению ротмистра Рокицкого и относится по времени к позднейшему периоду моей службы в Саратове, я его ввожу

7 Заказ 2376

мемуарах

сюда для иллюстрации персональной политики штаба Отдельного корпуса жандармов.

Еще в бытность мою офицером при С Петербургском губернском жандармском управлении мне пришлось, бывая в театре и в других общественных местах, встречаться и мельком разговаривать с чрезвычайно бравым по виду помощником пристава одной из центральных полицейских частей Петербурга. Это был штабс-капитан Михаил Михайлович Рокицкий, мужчина весьма благообразной

наружности - как она понималась в доброе старое время - средних лет и с богатейшей растительностью на лице. Борода, подозрительно черного цвета, была расчесана на две «скобелевские» бакенбарды. Чудесные пушистые усы придавали Рокицкому весьма внушительный вид. Впечатление портил недостаточный рост, но зато грудь его полицейского мундира была буквально обсыпана орденами Правда, среди них не последнее место занимали бухарские и хивинские звезды и такие кресты, как «Общества св. Нины» 85, но на его груди виднелись также и знаки внимания дипломатов европейских государств, посещавших нашу столицу и останавливавшихся в гостиницах, которые расположены были в районе полицейского участка, где одним из помощников пристава был Рокицкий.

Михаил Михайлович был удивительно честолюбив именно в отношении орденов и знаков отличия. На его широкой груди, ко времени моего знакомства с ним, уже не хватало места для новых орденов. В самом начале нашего знакомства, я помню, он особенно был озабочен устройством для хивинского хана какой-то специальной бани. Ему, вероятно, уже мерещилась новая «звезда».

Забота о том, как «угодить» или облегчить передвижение по столице или прилегающим железным дорогам более или менее значительному иностранцу, была, так сказать, его основной заботой. Знакомств у него было множество, и нечего удивляться тому, что однажды какой-то градоначальник, едва ли не Клейгельс (ухваткам которого Рокицкий умело подражал), поддержал ходатайство Рокицкого о переводе его на службу в Отдельный корпус жандармов. Чем именно руководствовался Рокицкий в своем желании переменить полицейский мундир на жандармский, я так никогда и не понял. В Корпусе жандармов единственную должность, которую он мог выполнять «не мудрствуя лукаво», была должность начальника отделения при каком-либо жандармском полицейском управлении железных дорог. Однако какие-то соображения штаба Отдельного корпуса жандармов заставили ротмистра Рокицкого служить по губернским жандармским управлениям, и в

мемуарах

1908 году он попал на должность помощника начальника Саратовского губернского жандармского управления. Совершенно неожиданно для меня летом 1908 года я получил извещение Департамента полиции, что ротмистр Рокицкий прикомандировывается к моему отделению. Более нелепое распоряжение трудно было себе представить! Прежде всего сам ротмистр Рокицкий не имел никакого желания заниматься политическим розыском. Он отнюдь не был расположен находиться весь день и вечер на службе, предпочитая отдавать ей несколько служебных часов, а вечера посвящать игре в преферанс или другим удовольствиям. Наконец, внешность, сделавшая его известным вскоре после приезда в Саратов даже уличным собакам, не позволяла соб юдать ни малейшей конспирации. Если бы Рокицкий появился на улицах Саратова в штатском платье и в таком «ряженом» виде подошел бы к дверям конспиративной квартиры, то он был бы, вероятно, тут же «расшифрован».

Да и с каким секретным сотрудником я мог поручить толковать по разным партийным делам этому веселому и расторопному ротмистру, когда все его внимание было сосредоточено на чем угодно, кроме этих дел? Впрочем, ротмистр Рокицкий это сам понимал и относил свое «прикомандирование» к какому-то недоразумению. Что было мне делать с таким помощником? Не надо забывать, что квартира моя и рядом помещавшаяся канцелярия охранного отделения были мной тщательно законспирированы. Почта направлялась не ко мне, а сперва в губернское жандармское управление, и только оттуда сторож отделения приносил ее ко мне. Ни я, ни служащие отделения никогда не надевали формы. В этом отношении конспирация, мной принятая, соблюдалась строго. И вот с прикомандированием бравого ротмистра предо мной встал только один вопрос: как бы поскорее от него отделаться.

При первом же появлении его у меня на квартире во всем блеске жандармского мундира, усыпанного орденами, звездами и медалями, после официального представления я усадил его у себя в кабинете и пресерьезно заявил ему, что теперь, приступая к новой работе по розыску, ему надо основательно переделать себя во всех отношениях, а прежде всего начать с внешности: надо носить штатское платье, забыть о военной форме и для полной конспирации сбрить усы и бакенбарды. Надо было видеть крайнее изумление на лице Рокицкого при этом известии! Со свойственной ему наклонностью

к шутке, ротмистр отпарировал мое предложение только одной фразой: «Помилуйте, Александр Павлович, да меня жена выгонит из квартиры, если я покажусь ей в таком виде!» Надо сказать, что жена Миха-

РоссияК^^в мемуарах

ила Михайловича была весьма безобидным существом, и выражение его было самое неудачное. Но сбрить усы и бакенбарды было для ротмистра таким неисполнимым делом, что ему просто не хотелось и подыскивать другой предлог для отказа. В жертву интересам политического розыска он не предал бы своих бакенбард.

Очень скоро в откровенном разговоре мы сошлись с Михаилом Михайловичем на одном: ни он не нужен Саратовскому охранному отделению, ни оно fie нужно ему. В соответствии с этим я немедленно, личным письмом на имя директора Департамента полиции, просил об обратном откомандировании Рокицкого в Саратовское губернское жандармское управление, указывая на полную невозможность для меня использовать его в интересах дела. Просьба моя была скоро уважена, но я так и не получил никакого другого помощника. В течение примерно двух месяцев «прикомандирования» к моему отделению вся служба ротмистра Рокицкого заключалась в том, что он аккуратно появлялся в моем кабинете переписывать старые донесения секретных сотрудников в специальные тетради и приводить в порядок некоторые запущенные отчетности по делам

Мы расстались с Михаилом Михайловичем, не испортив наших прежних добрых отношений. Вскоре, кажется, он был переведен на службу в Сибирь.

В Саратове, по крайней мере в мое время, офицеры Корпуса жандармов, числом около десяти-двенадцати человек, держались обособленно. По провинциальному обычаю, мы собирались иногда на «вечера» друг к другу, и, таким образом, приходилось «в очередь» устраивать приемы и у себя на квартире. Кроме самих жандармских офицеров на таких вечерах приходилось встречаться с чинами местной администрации, прокурорского надзора и кое с кем из саратовских обывателей, принадлежавших к «правому» кругу.

Будучи вечно занят срочными делами по отделению, необходимостью каждый вечер самому распорядиться нарядом филеров на следующий день, постоянными приготовлениями и срочными распоряжениями об обыске или аресте, я иногда манкировал своими светскими развлечениями, что невольно портило отношения с моими сослуживцами Но в общем у меня установились, что называется, «добрые» отношения с большинством сослуживцев, кроме обоих начальников жандармских управлений: один, полковник Померанцев, не выносил моего «независимого» от него служебного положения и того, что я своей осведомленностью и активностью оттирал его на задний план в глазах администрации; а другой, генерал Николенко, на-

мемуарах

чальник местного жандармско-полицейского управления Рязано-Уральской железной дороги, относился свысока ко всем представителям жандармской службы, если только они не служили по железнодорожной части. Последних он выделял в своеобразную жандармскую аристократию. «Охранники», к каковым я принадлежал, были у него не в фаворе.

К концу года, т.е. к окончанию того периода моей службы в Саратове, который я назвал «первым», я освоился с городом, с администрацией и довольно удачно растревожил местное революционное подполье.

С началом нового года я переменил квартиру для себя и для отделения. Мы перебрались в поместительный двухэтажный дом, стоявший особняком, но в одном дворе с губернским жандармским управлением. Моя квартира находилась во втором этаже, а канцелярия отделения - в первом. Соседство с жандармским управлением имело, конечно, большие удобства, способствуя более легким сношениям этих столь, казалось бы, близких друг другу учреждений. Все первые месяцы нового года я вел интенсивную борьбу с революционным подпольем. Имея в это время уже несколько секретных сотрудников из среды местной социал-демократии большевистского толка, я разрушал незамедлительно все вновь создававшиеся подпольные организации этой фракции. Но напор революционного тыла был в то время таков, что немедленно же после арестов членов одного из шести комитетов начинался новый набор членов, и в самый короткий срок новый комитет начинал работу. Тогда я придерживался тактики непрерывного разрушения всех этих, вновь и вновь создаваемых подпольных организаций, и, поскольку позволяла конспирация секретного аппарата, я действовал с громадным напором. Иной раз я чувствовал, что вновь созданный подпольный комитет настолько нежизненен, бездарен и не подготовлен к какой-либо агитационной деятельности, что, может быть, представлялось бы более выгодным оставить его в покое. Но я принял систему, отвечавшую, по-моему, положению революционного подполья в те дни: разрушать систематически все вновь созданные организации, дабы привести к изнеможению все сколько-нибудь активные местные революционные силы.

Поделиться с друзьями: