Окаянная сила

— Так скажите же наконец, что это такое! — потребовал судовладелец. — Вы смеетесь над моей мандрагорой, а как бы не пришлось еще громче посмеяться над этим куском горного хрусталя!

— Не кощунствуйте, сударь, — одернул его мастер Ребус. — Все вы, господа, читали Священное Писание, все вы помните притчу о семи мудрых девах и семи неразумных. Вы помните, что в час прихода жениха в светильниках разумных дев было масло, и они приветствовали его, а неразумные не смогли и не были впущены в дом.

— Эту притчу толкуют детям в школах, — сказал Мартини. — Не хотите ли вы сказать, что перед нами — светильник, принадлежавший одной из мудрых дев?

— Да! Да! — воскликнул Даниэль Ребус. — Это он и есть!

Судовладелец разинул рот — это было еще почище мандрагоры в штанах.

Данненштерн и Мартини переглянулись.

— Для вещицы, которой не менее восемнадцати столетий, светильник выглядит более чем превосходно, — заметил купец. — Как будто вчера вышел из рук шлифовальщика.

— Он станет украшением моего собрания редкостей, — заявил мастер Ребус. — Непременно нужно будет известить пастора Глюка, иначе обидится…

— Какая жалость… — пробормотал вдруг аптекарь. — Ах, какая жалость…

— Что вы имеете в виду? — спросил Даниэль Ребус.

— Когда я пятнадцать… нет, шестнадцать лет назад был в Потсдаме, мне предлагали купить совершенно такое же изделие. Но его родиной называли Египет. И принадлежал он не мудрой деве, а кому-то из египетских султанов. При нем и грамота имелась, в которой можно было разобрать примерно столько же, сколько в вашем пергаменте.

— На турецком языке? — уточнил судовладелец, проникшись аптекарским ехидством.

— Я полагаю, на арабском. Такие светильники, я полагаю, и по сей день мастерят в Египте из горного хрусталя. У него была точно такая же надпись на боку… Возможно, цитата из Корана. Это арабские буквы, Ребус. И такими буквами во времена Господа нашего Христа не писали. Да и Корана тогда еще не было. Жаль, жаль, что я не приобрел его. Я бы отдал его вам в обмен на ваше чучело крокодила, и у вас на консоли стояли бы очаровательные парные светильники…

Даниэль Ребус внимательно оглядел собеседников.

Данненштерн похлопал его по плечу, что означало — не расстраивайтесь, друг мой, со всяким могло случиться…

Круглое лицо мастера Ребуса вдруг преобразилось — уголки рта повисли, брови встали домиком, раздался глубочайший вздох.

— Не верю! — вдруг воскликнул он. — Вы напрасно сбиваете меня с толку, господа мои! Если вам угодно надо мной посмеяться…

Он принялся с недовольным сопением укладывать светильник и сворачивать пергамент.

— Не обижайтесь, Даниэль, а лучше покажите, что вы еще привезли, — попросил Мартини. — А если вы будете понапрасну дуться, то я не сведу вас с одним чудаком, который возьмет ваш светильник без всякого пергамента, ему будет достаточно вашего честного слова. В его собрании редкостей хранится праща, из которой Давид убил Голиафа, и тот самый камень, которым было совершено убийство. Я всё собирался съездить к Гансу в поместье и взять челюсть дохлой коровы. Я бы неплохо заработал, продав ее ему как ту самую ослиную челюсть, которой Самсон сокрушил филистимлян!

Тут уж расхохотались не только Данненштерн с судовладельцем, но и сам обиженный Ребус.

— Сведите меня с вашим чудаком, сударь, — попросил Данненштерн. — У меня есть кусок веревки, на которой повесился Иуда Искариот. Пора бы уж избавиться от этой редкости, за которую покойный дядя отдал большой кубок из раковины в виде лебедя, прекрасное нюрнбергское изделие, серебра в нем было не менее двух фунтов.

— Я берегу этого чудака для собственных надобностей. Если угодно, дайте мне веревку, и я выменяю ее на что-либо, имеющее ценность, — предложил аптекарь. — А я и не знал, что она у вас есть.

— Лучше бы у меня был тот кубок… Ну а что на самом дне, мастер Ребус?

— Кое-что забавное, — мастер Даниэль Ребус достал со дна сундучка пестрое яйцо.

— Надеюсь, оно в пути не протухло? — осведомился Мартини.

— Понюхайте, сударь.

— О-о! — воскликнул аптекарь, приняв яйцо в ладонь. — Да оно каменное!

— Яшмовое, я полагаю.

— Агатовое, — возразил Данненштерн, взял яйцо у аптекаря и поднял его, как бы пытаясь поглядеть на него сквозь свет.

Алена, неожиданно для себя, протянула за диковинкой руку — молча, но так, что не дать было невозможно.

И легло оно в ладошку, и срослось с ладошкой, и тяжесть его была настолько для руки приятна, что век бы Алена с чудным яичком не рассталась!

— А ежели вы спросите, зачем я его приобрел, то честно отвечу — сам не знаю! — Мастер Ребус сделал почему-то обиженное лицо. — Полюбилось чем-то.

— Детская игрушка, — пожал плечами Данненштерн.

— Я и сам сказал себе — Даниэль, зачем тебе, старому дураку, детская игрушка? И не удержался. Меня заворожили эти полосы, эти переходы оттенков, и, воля ваша, но есть в этом каменном яйце нечто мистическое…

— Нечто магическое, — вставил аптекарь. — Твое баловство с магией, сынок, не доведет тебя до добра. Думаешь, я не знаю, как ты покупал, не торгуясь, черного козла, чтобы заколоть его в полнолуние и из шкуры сделать пантакль?

Мастер Ребус нахмурился, собрался было резко ответить — да передумал. Лишь взглянул на шустрого аптекаря свысока — мол, не дано тебе понять, какое блаженство для ученого заключается в шкуре черного козла…

Вдруг Алена ощутила меж лопаток взгляд. Она повернулась — и барон фон Рекк сделал ей пальцем знак. Она быстро подошла.

— Фрау Хелене, — прошептал он, — у меня к вам дело, и оно окажется для вас крайне выгодным.

— Я слушаю вас, херр барон, — шепотом же отвечала Алена. — Только медленнее, прошу вас.

— Я сделаю так, что вы услышите то, о чем говорят люди из русского посольства. И расскажете мне. Во всей Риге не найти человека, который владел бы их языком! С того времени, как проклятые шведы захватили Лифляндию и Ригу, русским купцам запрещено здесь торговать. Я и мои друзья — мы вам хорошо заплатим за сведения. Деньги, драгоценности, наряды… что угодно!.. Это очень важно!