Океан безмолвия

Сара едва не подавилась тем, что у нее во рту. Мистер Лейтон продолжает покачивать вино в бокале с таким видом, будто поверил сыну и обдумывает стратегию спора. Пайпер, по-моему, вообще не поняла шутки. Краем глаза я вижу, как у Джоша дернулся уголок рта — единственный признак того, что он сидит за одним столом со всеми и слушает разговор. Я все еще наблюдаю за тем, как он стоически силится сохранить невозмутимость, и вдруг слышу шорох под столом: это миссис Лейтон наступила сыну на ногу.

Глава 17

Джош

Отец стал учить меня плотницкому ремеслу после гибели мамы и сестры. Мне тогда было восемь лет. Не знаю, сознательно он хотел передать мне свои навыки или у него просто не было выбора, потому что я ходил за ним хвостом. Он все время проводил в гараже, и я, чтобы видеться с ним, вынужден был приходить сюда. Специально он никогда ничего не рассказывал, но я перенимал у него все, что мог. Поначалу в основном наблюдал и, внимательно следя за действиями отца, многое усвоил. Но когда взял в руки инструменты, понял, что умею очень мало. Моим первым изделием стала кривобокая кормушка для птиц. Мне пришлось смастерить их целых четыре, пока у меня получилось то, что нужно. Я плотничаю вот уже почти десять лет, и порой мне кажется, что я ни черта не умею.

Интересно, чему научилась Настя? Она пристально наблюдает за всем, что происходит в мастерской, хотя после инцидента с молотком ни к чему не прикасается, даже гвоздь в руки не берет. Последние две недели она и за мной наблюдает по вечерам. Мне не удалось ее выпроводить навсегда, и я сдался. Минувшим вечером попытался проявить свое недовольство в крайне грубой форме. Прикинул: если скажу ей, чтоб она убиралась к чертям собачьим, а она не уйдет, значит, она никогда не оставит меня в покое. В общем, я велел ей убираться, она не ушла — по крайней мере, до тех пор, пока сама не сочла нужным, часом позже.

Она опять сидит на своем обычном месте, на верстаке, наблюдает за мной. Значит, я рассудил верно. Ее ноги непрестанно раскачиваются взад-вперед, дразня меня, словно говорят: «Ха-ха, мы здесь, и ты не заставишь нас уйти, так что не парься». Мне кажется, у них насмешливый, мелодичный, игривый голос. Мне хочется сказать им, чтобы они заткнулись. Я вытаскиваю аккумулятор из сверлильного станка, ставлю его на подзарядку, пытаясь решить…

— Зачем тебе столько пил?

Казалось бы, я должен ошарашенно повернуться, но я как будто ждал, что она заговорит, со дня нашей первой встречи и просто пытался представить, что она мне скажет. Придумал кучу сценариев нашего разговора, но ни в одном из них она не спрашивала меня о пилах. Я действительно поворачиваюсь, потому что мне нужно видеть ее прямо сейчас, но гораздо медленнее и осторожнее, чем даже сам планировал.

— Они предназначены для разных целей, для разных видов работ, для разных типов древесины. Это сложно. Нужно несколько часов, чтобы рассказать о каждой. — Ну хорошо, не так уж и сложно. Просто это будет пространное нудное утомительное объяснение, а я сейчас не хочу думать о пилах. Даже не верится, что мы говорим именно о них. Сюрреализм какой-то. И это еще мягко сказано.

— Пожалуй, мне ничего от тебя не надо, но я уйду, если ты настаиваешь. — Мне требуется минута, чтобы переключиться с одной темы на другую, и я понимаю, что она отвечает на вопрос, который я задал ей больше недели назад. Она заставляет меня раскрыть карты? Я окидываю взглядом пол, ища брошенную ею перчатку, ибо она явно ждет, что я ее подниму. Я должен решить, действительно ли хочу, чтобы она ушла. Ведь если сейчас я потребую, чтобы она покинула мой гараж, она не усомнится в моих словах.

Мне следует сказать: да. Черт возьми, да. Я пытаюсь избавиться от тебя со дня твоего появления. Но это ложь, и мы оба это знаем. Я пока еще не готов дать ответ и отвечаю вопросом. Она заговорила, а я хочу слышать ее речь. В душе я знаю: очень может быть, что сегодня она уйдет и больше не вернется, независимо от моего ответа, и не исключено, что я больше никогда не услышу ее голос. Я с изумлением отмечаю в очередной раз, до чего же она похожа на призрак, который в любую минуту может раствориться в воздухе.

— Кто еще знает, что ты разговариваешь? — спрашиваю я, и не только для того, чтобы услышать ее, — я действительно хочу знать ответ. Может, Дрю знает, но скрыл это от меня? Разговаривает ли она со своими родными? Дрю сказал, она живет с тетей — точнее, с сексапильной теткой, как он выразился, — но это все, что мне известно.

— Никто.

— А ты вообще разговаривала? Раньше?

— Да.

— Не объяснишь, почему приняла обет молчания?

— Нет, — отвечает она, глядя мне прямо в лицо. Мы пристально смотрим друг на друга. — И ты никогда не спрашивай. Никогда.

— Ладно. Спрашивать не буду. Заметано, — говорю я сухо. — И зачем только я на это согласился?

— Ты не соглашался.

— А почему я должен соглашаться?

— Никто не говорит, что ты должен.

— Итак, я не соглашался хранить твой секрет; ты не объясняешь, почему я должен его хранить. Ты не очень убедительна. Почему ты решила, что я никому не скажу?

— Думаю, сам не захочешь. — И здесь она, сама того еще не зная, взяла надо мной верх. Она абсолютно права. Я не хочу никому говорить. Хочу, чтобы ее секрет знал только я один, но она о том не догадывается.

— Ты сильно рискуешь.

— Разве? — Склонив голову набок, она изучающе смотрит на меня.

— У тебя нет причины мне доверять.

— Нет. Но я все равно тебе верю, — говорит она и направляется к выходу из гаража.

— И я тебе должен доверять? — задаю я вопрос ей в спину. И впрямь ненормальная. Думает, явилась неизвестно откуда и ждет, что я ей поверю.

Она останавливается, оборачивается ко мне.

— Тебе не надо мне доверять. Я не знаю твоих секретов.

Настя уходит, не дожидаясь моего ответа. Сегодня она сидела недолго. За те несколько минут, что она была здесь, все изменилось. Может, она решила дать мне время определиться с тем, нужно ли мне это, чем бы оно ни было. Ее секрет? Ее дружба? Ее прошлое? Может, и не нужно. Во всяком случае, я знаю, что для меня это лишнее, и, возможно, этим обстоятельством и будет продиктовано мое решение.

О ней я знаю то, что никто не знает. У меня сто лет не было секретов. Мои обстоятельства известны всем. Мама с сестрой погибли в автокатастрофе. Трагедия. У отца случился инфаркт. Умер. У бабушки рак яичников. Болезнь побеждает. Год назад в онкологическую эстафету включился и дед. Не знаю, может, теперь я тоже умру. Или останусь один в своем роду.

Бывают дни, когда я невольно спрашиваю себя: а будет ли мое имя когда-нибудь значить что-то еще?

Я никому о ней не скажу. Это я точно знаю. У меня к ней по-прежнему сотни вопросов, но один преследует неотступно. Почему она выбрала меня? Это очевидный вопрос, вопрос, мучивший меня несколько часов после ее ухода. Вопрос, который я не хочу задавать, потому что ответ на него, каков бы он ни был, знать не хочу. Меня он просто не интересует.

Я не разговаривал с ней уже несколько дней. Ждал ее появления вечером следующего дня. Она не пришла. И вечером следующего дня не пришла. И через день не пришла. В школе я ее видел каждый день, но она в мою сторону ни разу не взглянула. Я уж начал думать, что мне та наша встреча привиделась. Может, это как раз я чокнутый, а не она. Последние несколько дней упорно пытался убедить себя, будто рад тому, что она не приходит и что мне до нее нет никакого дела. В конце концов, разве не этого я добивался? Я спорил сам с собой, приводил разные доводы. Бесполезно.