Океан. Выпуск двенадцатый

— Ну и хитрован же вы, командир… Трехкомнатная устроит?

— Так точно, товарищ адмирал! — изумившись проницательности адмирала, лихо рявкнул командир.

— Дайте в Севастополь радиограмму, что я прошу срочно изыскать возможность выделить трехкомнатную квартиру, и так далее… И моя подпись соответственно. — Немного помолчав, добавил: — Ничто так не укрепляет семью, как стены собственной квартиры. Хорошей, разумеется.

Если адмирал просит — надо выполнять, иначе самого попросят с твоего места. И неудивительно, что уже при подходе к Дарданеллам офицеры корабля поздравляли Толмачева с новой квартирой и наперебой набивались на новоселье. Впрочем, набиваться и не нужно было — Борис Васильевич, оглоушенный неожиданно привалившим счастьем, и сам готов был пригласить хоть весь экипаж.

БПК прошел Дарданеллы, Мраморное море, Босфор, распорол надвое первые волны Черного моря, и вдруг будто дохнуло на всех Россией, отчим домом. Вроде бы и зашевелились все быстрее — совсем рядом Родина, надо навести на корабле марафет, чтобы прийти домой, сияя от киля до клотика. А время вроде как остановилось, да и мысли, и разговоры все об одном — о доме.

— У нас в деревне сейчас сенокос… Духмяно так… особенно ночью… — ни с того ни с сего вдруг за обедом взгрустнул командир дивизиона капитан-лейтенант Сахновский.

— Сереж, ты лучше расскажи, как свою Наташку впервые к родителям в деревню привез. Про молоко…

— А-а… Это… Так все уже, поди, знают. — Принялся было отнекиваться Сахновский.

Но его все-таки заставили рассказывать.

— Ну что, приехали мы в деревню. Наташка моя — сугубо городской житель, по-моему, она и лошадь-то там живую первый раз в жизни увидела. Ну, первым же утром матушка моя подоила корову, молоко отцедила и парное — прямо Наташке. Чуть ли не из подойника. Наташка попила и говорит матери: «А зачем вы его подогрели?! Я же ведь не больная».

За столом засмеялись, а доктор сладко помечтал:

— Эх, сейчас бы сюда парного молочка!..

— Док! Прекратите, не нагоняйте тоски! — цыкнул на него старпом.

— Есть! Подчиняюсь силе… Однако считаю своим долгом предупредить вас, Николай Николаевич (старпом в этот момент прикуривал сигарету), что курящими не рождаются, а умирают. Причем досрочно.

Старпом поперхнулся дымом и, безнадежно махнув рукой, промолчал.

Но даже эта шутливая перепалка между старпомом и доктором не смогла увести разговор в сторону от дома. Один из офицеров с гордостью вспомнил, что его Петька на все пятерки закончил второй класс, а когда они уходили в море, Петька еще только начал третью четверть. Толмачева интересовало, на кого похожи его дочки. А командир группы гидроакустиков, огромнейший старший лейтенант по прозвищу Юра-слон, перворазрядник по самбо и дзю-до, все волновался, как встретит его дома жена.

— Да перед самым выходом в море сдал я в милицию двух алкашей — устроили драку в нашем подъезде. Оказалось, что один сантехник, а другой электромонтер из нашего жэка. Вот жена и устроила мне бенц: ты, мол, в море убежишь, а у меня дома что испортись — кто ремонтировать будет? Эти алкаши знают, кто их в милицию сдал.

И так каждый день: ностальгия по дому и после завтрака, и после обеда, и после ужина. В эти дни почему-то впервые стало не по себе и Сенькину. То ли поддался общему настроению, а может быть, виной тому были годы? Раньше возвращение в базу его как-то не очень и радовало. Конечно, было приятно пройтись по Приморскому бульвару, посидеть разок-другой в ресторане, но с приходом домой у старпома начиналась собачья жизнь: отчеты, проверки, комиссии, увольнение моряков. В море все-таки спокойней, и спокойней намного.

Сейчас же что-то тяготило Николая Николаевича. И он знал что. Оказалось, не так страшно, что тебя никто не ждет, он к этому уже давно привык. Гораздо страшнее, когда начинаешь осознавать, что и сам уже не хочешь, чтобы тебя ждали. Это как гангрена души, что-то внутри у тебя отмирает кусками. Безвозвратно.

Старпом стал раздражительным. Не отвлекал даже Попка, который уже научился говорить «Николай Николаевич хороший» и «Пошел вон, дурак». Даже несколько раз выругался. Сенькин вызвал уборщика каюты и предупредил, что, если тот хоть раз при Попке выругается, он самолично отвернет ему голову. Уходя из каюты, стал теперь ее запирать на ключ. На всякий случай.

В Севастополе, как всегда при возвращении из длительного плавания, корабль встречали торжественно: громыхал оркестр, впереди музыкантов — командование в больших фуражках с шитым золотом козырьками, за оркестром — семьи. Толмачев изголодавшимся взглядом по привычке обшарил каждое лицо встречающих, но не нашел среди толпы своей Ларисы и поначалу даже обиделся, а потом сам же и счастливо обругал себя: «Болван! Куда же она придет с девочками?! Дурень!»

Через три недели, устроившись на новой квартире, Борис Васильевич пригласил всех офицеров корабля на смотрины дочек и на новоселье. Всем прийти — и пяти комнат разместиться не хватит, да и на корабле кому-то оставаться надо. Поэтому решили делегировать к Толмачеву десять человек. От командования корабля был выделен старпом.

— Товарищ командир, — отчаянно сопротивлялся Николай Николаевич, — мне же еще походную документацию подогнать надо… Журнал боевой подготовки выверить… Боцман покраску якорного устройства задумал — мой глаз там нужен… — Он приводил и приводил все новые и новые доводы, но…

Командир был непреклонен. Если он и не был, как назвал его адмирал, хитрованом, то уж умным-то, во всяком случае, был и отлично понимал, почему старпом ни в какую не хочет идти в гости к механику: душа к нему не лежит. Но именно поэтому и спроваживал он старпома в гости — в домашней обстановке они скорей поймут друг друга. Недопустимо, чтобы между двумя наиважнейшими людьми на корабле лежала какая-то тень.

— Поймите, Николай Николаевич, кто-то из нас двоих должен остаться на корабле. Останусь я, потому что командующий эскадрой как раз сегодня вечером собирается нагрянуть на «Сообразительный». А мы стоим соседними корпусами. Вполне возможно, что заглянет и к нам. Я бы послал к Толмачеву нашего замполита, но, вы сами знаете, он сегодня вечером провожает жену в Ленинград. Пока доедет до аэропорта, пока обратно…

— А может быть, все-таки он? Ему это как-то и по должности сподручней.

— Исключено, Николай Николаевич. Возглавьте наших делегатов, поздравьте от имени командования Толмачевых, вручите им наш подарок.

Сенькину ничего не оставалось делать, как собрать «делегатов», загрузить в такси цветной телевизор «Рубин-714», купленный офицерами корабля вскладчину, и ехать к Толмачеву.

На третий этаж тяжеленный «Рубин» втаскивали под «Дубинушку», которую негромко баском выводил идущий впереди всех порожним доктор. Он же и нажал на новенькую кнопку звонка у новенькой двери. В квартире залилась трелью какая-то электронная птаха.

— Прогресс! — многозначительно поднял палец доктор и не опускал до тех пор, пока в открытой двери не появился сам хозяин. Доктор все так же многозначительно произнес: — Не спеши захлопнуть дверь перед носом гостя, сначала посмотри, что он принес. Заноси! — скомандовал он.

В большом квадратном холле гостей встречала жена Толмачева Лариса и его сыновья. Сенькин впервые видел ее и сразу же глазом пожившего уже на свете мужчины оценил и красоту ее, и стройную по-девичьи фигуру. Не скажешь, что она мать четверых детей. Но поразило его в ней другое: было в ее осанке, в движениях что-то величественное, спокойное и незамутненное. Она самой природой была создана для любви и материнства. В наш суетливый эмансипированный век Лариса сумела сохранить в себе женщину.

Представляясь ей, Николай Николаевич с некоторым недоумением подумал: «И чего она нашла в своем «мехе» с его круглой физиономией и утячьей, вразвалку походкой?»