Океан. Выпуск пятый

— Передать на «двойку» и «четверку»: «Подойти и оказать помощь!», — крикнул лейтенант.

— Они уже и без сигнала спасают: «двойка» подбирает наших, а «четверка» — вроде немцев, — откликнулся сигнальщик.

Четыре «юнкерса», выстроившись в линию, словно взявшись за руки, набросились на катера, а два стали расстреливать из пулеметов барахтающихся в воде людей. Вокруг кораблей поднимались фонтаны разрывов и белыми строчками вскипала от пуль вода. Внезапно один из пикировщиков дернулся, задымил, пошел вниз. Вот он концом крыла коснулся гребней волн и, завертевшись колесом, рухнул в пучину.

— Ага, один есть! — закричал Нахимов и только тут заметил, что пулемет справа от мостика замолчал.

Он бросился на правое крыло: пулеметчик, обхватив руками тумбу, сползал на палубу, у его ног расплывалась лужа крови. Нахимов схватил рукоятки «ДШК» и, словно слившись с оружием в одно целое, дал длинную очередь навстречу летящему «юнкерсу». Лейтенанту показалось, что свинцовая струя сочно вспорола темно-серое брюхо. Самолет с оглушительным ревом пронесся над самыми мачтами, клюнул носом и, подняв огромный всплеск, плюхнулся в море.

— Второй накрылся! Ура! — раздалось вокруг. — Бей их, гадов. Строчи, братва! Полундра-а!

«Юнкерсы» вновь заходили для атаки. Катера рассредоточились и начали ставить дымовую завесу. Клубы желтого дыма стали затягивать район сражения. Еще один самолет, отвалив от группы, пошел на катер Нахимова. Резкие хлопки орудий, взрывы бомб и стук пулеметов слились в сплошной грохот.

Сквозь кольцевой прицел на лейтенанта надвигался бешено вращающийся винт пикировщика и поблескивающие на солнце стекла кабины. По бокам мотора на крыльях засверкали, как искры электросварки, вспышки пламени — «юнкерс» открыл огонь. Нахимов нажал на гашетку. «ДШК» взревел; казалось, очередь превратилась в длинную огненную струю, как из брандспойта хлестнувшую по самолету.

В ту же секунду лейтенанта сильно ударило в плечо и по ногам. Он медленно опустился на палубу. За кормой катера упал в воду еще один подбитый им пикировщик…

Когда Нахимов открыл глаза, он увидел белый, разграфленный на большие квадраты фанерный потолок. Лейтенант повернул голову. Откуда-то слева выплыло молодое женское лицо, и он услышал тихий, но настойчивый голос:

— Лежите спокойно, вам нельзя двигаться. Сейчас майора позову.

«Где я ее видел? Как она попала на корабль? Почему сверху белые квадраты? Кто же это? Ах да, Аллочка. Ну конечно, значит, я в госпитале».

Сестра вытерла ему лоб мокрым полотенцем и, осторожно ступая, вышла из палаты. Лейтенант пошевелил ногами, было больно, но он их чувствовал. «Целы!» — радостно екнуло в груди. Левую руку вместе с плечом покрывал гипс, словно на них надели какую-то коробку или футляр.

Тихо приоткрылась дверь, в палату вошли врач и сестра.

— Ну, как дела, герой? Улыбаешься? Значит, все в порядке, шок прошел.

Нахимов попытался ответить, но язык еле ворочался во рту.

— Какая выдержка! Уму непостижимо! — Доктор в восхищении развел руками. — Операцию ведь делали без наркоза. Напоите его соком, сестра. Теперь дело пойдет на поправку. Да, там к нему посетитель третьи сутки рвется. Сейчас можно, пропустите, но только его одного. — Доктор вышел.

— Можно? — раздался глуховатый голос.

— Входите, только ненадолго и… — сестра поднесла палец к губам, — в общем, сами понимаете.

Вошел Сорокин. Из коротких рукавов халата выглядывали красные, натруженные руки, в которых он держал какой-то кулек.

— Здравствуй, моряк.

Нахимов улыбнулся и хотел поздороваться, но получилось что-то шипящее и нечленораздельное.

— Ты молчи, молчи. Крепко тебя садануло, ну да на нас заживает быстро. А говорить не надо. Помню, в восемнадцатом, когда попал в госпиталь, доктора тоже молчать велели, так я петь про себя научился, лежу, бывало, и пою, да так здорово. Вот и ты пой, но молча. Про свои сундуки-рундуки. — Сорокин сел на край кровати. — Да, к фамильному ордену тебя представили, Нахимова. Кто он тебе? Прадед, что ли? — Сорокин хитровато сощурился. — Сам адмирал Кузнецов интересовался, как у тебя дела.

— Все. Заканчивайте. — Сестра строго посмотрела на замполита. — Спать ему надо.

— Ну, поправляйся. — Сорокин потрепал лейтенанта по щеке и вышел. В коридоре он остановился и оглянулся на дверь палаты. — Вот тебе и «пятнадцать человек на сундук мертвеца»…

О. Туманов ГОЛУБОЙ КРЕЙСЕР Из рассказов водолаза

Над Новороссийском стояло жаркое лето сорокового года. На рейде покачивались «иностранцы», ожидая своей очереди под погрузку. Деловито дымили трубы цементных заводов.

Мальчишки-чистильщики носились по пыльным от цемента улицам, выбивали сапожными щетками дробь по ящикам, выкрикивая ими же сочиненную прибаутку:

Чистим, блистим, полируем всем рабочим и буржуям! Берем с рабочего пятак, а с буржуя — четвертак!

Они устраивали прохожим засады, набрасывались на их ботинки, как стая оголодавших воробьев на корку хлеба. А окончив чистить, кидали на ботинок вконец ошалевшего клиента горсть пыли и, смахивая ее щеткой, приговаривали:

Ни пыль, ни вода не пристанут никогда!

Пацаны-ныряльщики готовились к приходу теплохода «Грузия», чтобы начать свой подводный спектакль. Пассажиры, развлекаясь, бросают в море монетки, а мальчишки, перевернувшись под водой на спину, ловят их ртом. Вечером на вырученные за день деньги они устроят пир из газировки с двойным сиропом и дешевых мясокомбинатских пирожков.

Солнце оседлало Колдун-гору. Разомлевшее от жары, покрытое солнечными дорожками, багровело море. Оно тихо вздыхало и что-то быстро-быстро говорило, набегая волной на прибрежную гальку. Позванивая на поворотах, уставшие за день бегать, медленно ползли в гору трамваи с гроздьями висящих по бокам пассажиров. Рабочий день кончился. Новороссийск готовился к субботнему вечеру.

Первым его увидел пацан-ныряльщик, сидевший на дереве. Он сбрасывал дружкам вниз сладкие стручки акации. Пацан застыл на суку и обалдело заморгал глазами. Из-за горизонта появился и стремительно понесся к порту голубой корабль.

Мальчишки, родившиеся и выросшие у моря, чуть не с пеленок носят тельняшку и также с пеленок ни на минуту не сомневаются в том, что со временем облачатся в клеш, синюю форменку с гюйсом и бескозырку. Они великолепно владеют «семафором», передают морякам стоящих на рейде кораблей приветы от их знакомых девушек, знают наизусть типы и названия кораблей, разбираются в них не хуже любого сигнальщика.

Сейчас, высасывая из стручков сладкий сок, они даже и не подозревали, что пройдет не так уж много времени и, надев морскую форму, они примут на себя вместе с отцами бремя самой тяжелой и кровавой войны в истории человечества. Примут, выстоят и победят.

Но это будет несколько лет спустя, а сейчас… Сидевший на дереве пацан мог поклясться чем угодно, что корабль, входящий в порт, он видел впервые. Он кубарем свалился с дерева.

— Ребя… Ребя… — боясь ошибиться, робко пробормотал он. — Голубой крейсер!