Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы

На черной сутане священнослужителя рядом с распятием сверкал значок: парень с дубиной в руках ехал верхом на медведе. Ориккайнен тупо смотрел на эту эмблему шюцкоровской партии и с трудом улавливал смысл речи пастора.

– Ты знаешь, – говорил духовник, – финны осчастливлены особыми свойствами души и характера. Мы привыкли называть эти свойства одним словом – сиссу, и это слово не простой звук: сиссу – в нашей крови. Только мы – и никто другой! – способны на такое упорство, самопожертвование, долготерпение и выдержку. В сиссу наше спасение, в нем – залог будущего нашей нации. А вот ты, капрал, ты…

Капрал схватил пастора за розовый загривок и вытолкал его за дверь.

Утром пришел сосед – старый сапожник Хархама.

– Ну, Теппо, – сказал он, – натворил ты вчера бед. Лийса лежит в больнице – у нее был выкидыш. Притом ты выбил ей бляхой глаз…

Слабая жалость, перемешанная с ненавистью, тронула сердце капрала, лежавшего на полу среди черепков разбитой посуды. Он допил оставшуюся с вечера водку и подумал:

«Пойду в больницу… все-таки – жена…»

Но сапожник заговорил дальше, и ненависть, подогретая водкой, победила жалость.

– Ах, сука! – сказал он. – Так она с немцем?.. Ах, сука!..

– Обожди, успокойся, – убеждал его Хархама, – ведь не один ты такой. Тут многие бабы жили с немцами.

Вместо больницы капрал пошел в городское управление «Вермахт-интендант ин Финлянд». Немецкий чиновник, хорошо говоривший по-фински, принял капрала в своем кабинете, украшенном портретами Гитлера на фоне Эйфелевой башни и Маннергейма, снятого на правом фланге выстроившихся сироток приюта для бедных.

Выслушав капрала, чиновник умело скрыл улыбку и сказал:

– Я разделяю ваше негодование, но – увы! – сожитие финских женщин с нашими солдатами скреплено договором между вашим министерством обороны и нашим генеральным штабом. Вот, прочтите…

Он подсунул капралу текст договора, и Ориккайнен, сжимая под столом кулаки, прочел первый пункт:

«Германия обязуется выплачивать во время войны алименты детям, рождаемым финскими женщинами вне брака и отцами которых являются лица, принадлежащие к военным силам Германии или сопровождающие эти силы во время их пребывания в Финляндии…» [14]

14

Действительный текст.

Капрал отложил договор, встал:

– Ну и кому же я буду обязан за эти алименты?

Чиновник, поглощенный тем, чтобы сдерживать смех, не понял вопроса и ответил, показав на портрет Гитлера:

– Фюрер великодушен, он не оставит вашего ребенка!

Теппо Ориккайнен тяжело шагнул к стене и плюнул на портрет фюрера. Это было так неожиданно, что чиновник даже растерялся. Он опомнился, когда капрал уже спускался по лестнице.

– Задержите его! – крикнул он сверху. – Задержите!

Отбросив скрещенные перед ним штыки часовых, капрал выбежал на улицу.

Вечером, когда он сидел в своей разгромленной комнате, кто-то постучал в дверь. Это был молодой щеголеватый ефрейтор инженерной службы.

– А госпожа Ориккайнен вышла? – спросил он, садясь на табурет.

– Сейчас вернется, – хмуро пообещал капрал, разглядывая немца; у ефрейтора была длинная, вытянутая кверху голова, похожая на большую редьку, и оттопыренные, как у лейтенанта Суттинена, хрящеватые уши.

Теппо Ориккайнен не хотел начинать расправу сразу, но эти уши напомнили ему о «собаке Суттинене», и ударом кулака он сбил гитлеровца с табурета. Тот полетел в угол, загребая на своем пути черепки посуды и обломки мебели.

– Я немецкий солдат! – взвизгнув, сказал он. – Ты… вас… Да вы знаете, что с вами сделают?..

Капрал бил его нещадно и долго. Потом вытащил гитлеровца во двор, проволочив по земле, пробил его длинной головой фанерную дверь общественной уборной.

– Сейчас я тебя, сволочь!.. Ты у меня поглотаешь!..

Ефрейтор стал сопротивляться из последних сил, но капрал оторвал его от пола, просунул головой вперед в круглое отверстие – и животный крик отвращения и ужаса захлебнулся в зловонной жиже… Больше в свой дом капрал не вернулся. Он пропил мундир, рассовав по карманам брюк сорванные с него медали, заложил в кабаке нижнее белье из силлы – древесного полотна – и очнулся уже на голых досках нар военной комендатуры, избитый, опухший от пьянства, в каком-то грязном пиджаке с чужого плеча.

Благоухающий духами жандармский офицер, придя в камеру, сказал ему:

– Вам был предоставлен отпуск до пятнадцатого мая… Так! Но мне думается, что и этих пяти дней пребывания в тылу вам достаточно. Сейчас мы отправим вас под конвоем обратно на передовую.

– Хорошо, – смирился Ориккайнен, – я сегодня же отправлюсь на фронт. Дайте мне только полчаса, чтобы повидать жену, – она лежит в больнице.

Офицер сказал:

– Нет! – и капрал снова повалился на нары.

* * *

Подули теплые ветры. На озерах потемнел и потрескался лед. В широких разводьях, образованных разрывами снарядов, уже плескались дикие утки. По ночам в лесных низинах призывно трубили лоси. Трепетные осины первые отряхнули свои жидкие ветви, и только на разлапистых елях еще лежали толстые сырые пласты снега.

Солдаты оставили лыжи, начали собирать прошлогоднюю клюкву, подвешивали на ночь свои котелки к надрезанным стволам берез и по утрам бежали к ним – пить ароматный березовый сок. От нагретой земли поднимался легкий дрожащий пар; пели на все лады птицы, и, выходя из землянок, никто не хотел верить, что идет страшная, кровавая война.

Левашев, пожалуй, больше других не верил в это, и не только потому, что его настроение, умиротворенное пробуждением природы, подогревалось ласковыми письмами Фроси, – Левашев думал так: «Вот стоим здесь третьи сутки. Где-то пролаял автомат „суоми“, и – снова тишина. Мы пьем березовый сок; разведчики говорят, что вчера финны ловили в Хархаярви рыбу. Понятно, приказа выступать нет, в штабе виднее, но все-таки – что же это за война?..»

Он как-то сказал об этом Лейноннен-Матти, и ефрейтор вынул из кармана окурок папиросы.

– Вот подобрал сегодня утром около ручья, где берем воду. Видишь, здесь написано: «Тymies», что значит – рабочий. Самые дешевые финские папиросы, их выдают унтер-офицером. А спрашивается, что здесь нужно было маннергеймовцу ночью?.. Так что, Левашев, запомни: здесь тоже идет война – война тихая, неприметная, но очень серьезная…

Левашев убедился в этом, когда финская «кукушка» выпустила в него две пули подряд: одна вырвала из рук котелок с клюквой, другая обожгла плечо. «Ну и ну! – думал боец, уткнувшись в землю. – Это откуда же он бьет?..»