Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана
Шрифт:
– Итак, – сказал генерал, оборачиваясь на стук каблуков вошедшего адъютанта.
– Последняя оперативная сводка. Наши войска отступили на территорию Норвегии. Никель взят русскими. Они начали форсировать Пазвиг-эльв в ее среднем и верхнем течениях. Только что получены сведения с береговых постов о том, что их корабли высаживают матросов восточнее Яр-фиорда в направлении на город Крофтфетербург…
– Ну что ж, – сказал Дитм и, подойдя к дверям, выбросил в волны залива гнилой апельсин. – Я давно был готов к этому, только не предполагал, что русские осмелятся высаживать
На мгновение задержав взгляд на морском горизонте, лапланд-генерал увидел, как вдали разрубают темноту полярной ночи тонкие лучи прожекторов. Это рыскают в штормовом океане английские и американские крейсеры.
Тревожные вести о высадившихся возле Крофтфетербурга русских десантниках подгоняли отступающую немецкую армию. Их заслоны спешили как можно больше выпустить пуль, чтобы тут же стремительно растаять во мраке ночи. Егеря боялись оставаться в тундре, торопясь поскорее укрыться за линией обороны, которую им приготовили в Киркенесе норвежские квислинговцы.
Григорий Платов подходил со своим подразделением к маленькому поселку Ярфьюрботн, когда на другом берегу залива послышался могучий рев танковых моторов.
– Ваши танки обогнали егерей, – сказал норвежец в колпаке с кисточкой и пригласил «господина солдата» в свой дом…
Русские танки появились так неожиданно, что их быстрым маневром был спасен от факельщиков не только его дом, но и коза, которую егеря не успели зарезать.
Норвежец угостил Платова стаканом жирного молока.
– Господин русский, – сказал норвежец, – может пить не обязательно один стакан, он может пить и два и три…
– Благодарю вас, товарищ.
Платов поправил автомат, собираясь уходить, но был остановлен вопросом.
– Вы не знаете, – спросил его норвежец, – где сейчас Мельников и каковы его достижения?
– Кто это?
– Это ваш конькобежец, он приезжал к нам в Норвегию перед войной.
– Простите, не слыхал, – смутился Платов.
И норвежец, пожав ему руку, огорчился:
– Жаль… Но, конечно, война. Будь она проклята!
Семушкин сам вместе с боцманом Мацутой уже испытал на себе все ужасы фашистского застенка и потому радостно спешил выпустить заключенных на волю.
– Эй, – крикнул он, врываясь в барак, – кто тут есть?
В низком и длинном помещении было темно. Ровные ряды деревянных нар, поделенных на ячейки, напоминали гробы. Из угла послышался чей-то сдавленный стон, темнота зашевелилась, бледные пятна человеческих лиц появлялись отовсюду.
А прямо на Семушкина, через весь барак, пошатываясь, шел невысокий изможденный человек. Одна рука его, сжатая в кулак, была поднята в приветствии, губы слабо шептали:
– Рот фронт… Фрихитен… Руссия… Я будет друг тебя – Сверре Дельвик!
В окрестных скалах Киркенеса жители города спасались от немцев в глубокой заброшенной штольне. Никонов еще вчера отправил отряд навстречу армии, а сам с актером Осквиком спустился в эту штольню – впервые открыто пришел к норвежцам…
Маленькая девочка держала
на коленях нахохлившегося петуха. Петух, видать, был вообще драчливый, но сейчас присмирел. Она ласкала его по выгнутой шее, и Никонов сказал:– Красивый… А он поет у тебя?
– Нет.
– А почему?
– Он боится…
В спертом подземном мраке слабо чадили светильники. Над головами беженцев нависали глыбы породы, монотонно журчали известковые ручьи. Осквик ворочался в поисках места посуше, но кругом противно хлюпала стылая вода.
– Двое суток, – сказал актер. – Двое суток они уже здесь. Говорят, что русские скоро будут на Пазвиг-эльве…
Девочка с петухом задремала, а петушиный глаз светился в полумраке красноватым огоньком. Никонов осторожно погладил птицу по шершавому гребню:
– Ты еще будешь петь, – сказал он ей, и тут снаружи прогремела длинная автоматная очередь. – Осквик! – сразу поднялся Никонов, – вставай, их надо отогнать, пока они не зажгли шашки…
В провале штольни светлело звездное небо, на его фоне выднелись фигуры немцев и «хирдовцев».
– Глупцы! – орали они в провал штольни. – Вылезайте и бегите в Нарвик… Русские не знают пощады, они вырежут вас всех!..
Никонов не спеша подходил к ним – в лицо ему уперся острый луч офицерского фонаря:
– А ты кто такой? – окликнули его.
– Все равно – не запомнишь, – ответил Никонов, и грохочущий автомат запрыгал в его сильных руках.
Враги отхлынули, а из-под земли, искаженный эхом, донесся петушиный крик – заливистый и громкий.
– Не уйдем, – сказал Никонов Осквику, – здесь и будем ждать наших…
Горы встают до небес; трещит лед на озерах; беснуются студеные реки; осыпаются под гул канонады иголки с еловых ветвей.
Вползают на крутизну орудия; танки дробят гусеницами тундровый камень; самолеты пронизывают небо; корабли прочерчивают горизонт океана бурунами пены.
И – люди, люди, люди… Они идут уже по земле норвежской, за ними остается шуметь в порогах грохочущий водяной рубеж. И в сердце каждого, кто хоть раз оглянулся назад, отозвалось:
– О, русская земля, теперь ты уже свободна!
День прощания
Сережка, получив ответ из училища, стал спешно готовиться к отъезду. Ирина Павловна, уже успев свыкнуться с тем, что сын должен уехать, неожиданно растерялась. Сережка, ее милый Сережка, и вдруг куда-то уедет, она не скоро его увидит. Нечто подобное такому состоянию она уже испытала прошлой осенью, когда он бросил дом, ушел в море.
А отец – большой, нарочито суровый – расхаживал по комнате, задевая плечами мебель, добродушно ворчал.
– Вот обожди, – пугал он сына, – там из тебя человека сделают, там, брат ты мой, матери нету…
Сережка только смеялся в ответ, а по вечерам, тщательно выутюжив брюки, убегал куда-то.
– Куда он ходит? – допытывалась Ирина у мужа.
– А я-то откуда знаю!..
Анфиса предстоящую разлуку переживала, пожалуй, не меньше.
– Сережа, – повторяла она, – ты не забывай писать мне.