Оккупация
Шрифт:
И в голову бросается мысль: напишу повесть о лесорубах! И это будет начало моей серьёзной работы в литературе.
Редактору сказал:
– Поищу новую квартиру, дайте мне день.
– Это мысль! – воскликнул Цыбенко. – И для меня посмотри, да так, чтобы подальше от Клуба офицеров. Моя жена на танцы зачастила, а мне это не нравится.
И вот я свободен. Поднялся в четыре утра, а в пять уже сидел в пригородном поезде, ехал к ближайшему леспромхозу. Начальник леспромхоза удивился: военный журналист интересуется лесным делом. Сказал, что очередной «свистун» – так там называли паровозик, бегавший в глубь лесоразработок по узкоколейке, – будет в двенадцать дня, а
В лесу, как мне показалось, было теплее. Недаром говорят: лес – шуба.
Бригада лесорубов встретила меня с молчаливым удивлением. Разглядывали мои сапоги, очевидно думали: чудак какой-то, в этакий мороз почти необутый.
Бригадир показал на поваленное дерево, где сидело человек пятнадцать, сказал:
– Мы сейчас костёр разведём.
Костёр развели быстро, сухие берёзовые ветки вспыхнули как порох и скоро воспламенили лежавшие под ними комли, толстые лесины. Я сидел на подставленном мне чурбаке, вглядывался в лица задубелых от мороза, суровых и даже мрачноватых мужиков. Они, казалось, были недовольны моим присутствием и не скрывали этого.
Откуда-то из леса вывернулась стайка заиндевелых на морозе рабочих, и один из них, толстомордый, в новой фуфайке и добротном меховом треухе, видимо старший или пахан, тронул богатыря палочкой за подбородок и, протягивая ногу, сказал:
– А ну, стащи валенок.
Богатырь отвёл в сторону ногу. Тот вскинулся:
– Чи-во-о! Права качать вздумал? Я те дам.
И с размаху ударил смёрзшейся рукавицей богатыря. Удар был сильным, по щеке струился ручеёк крови. Богатырь неспешно вытер рукавом фуфайки кровь, поднялся и пошёл к связке приготовленного для трелёвки леса. Там выбрал подходящую лесину и направился к обидчику. Тот испугался, выставил вперёд руки:
– Ну, ну – медведь нечёсаный!
Но тот уже занёс над головой лесину, и она засвистела в воздухе. Пахан отпрянул, но было поздно: лесина со страшной силой опустилась ему на плечо, развалив почти напополам его тело. Толстомордый не успел и ойкнуть, зарылся в снег, окрашивая фуфайку и края образовавшейся ямки в красный цвет. А медведь невозмутимо и спокойно отнёс лесину и вернулся на своё место. Бригадир постоял над трупом и кому-то махнул рукой. Из леса вышли два охранника. Выяснив обстоятельства дела, дали команду:
– Убрать. И подальше. Ночью волки съедят.
Окровавленное место засыпали снегом, и бригадир громко возвестил начало работы.
Завизжали бензопилы, затрещали трелёвочные трактора, зашелестели ветви сваленных деревьев, которых тут же подцепляли тросами и вывозили на поляну. Я ещё сидел возле костра, делая вид, что только что случившийся страшный эпизод не вывел меня из душевного равновесия. Ко мне подошёл бригадир и тоном смущённого извиняющегося человека проговорил:
– Тут у нас работают лагерники. У них такое случается.
– А тому… ну, этому, который убил человека, что-нибудь будет?
– А-а… – махнул рукой бригадир. – Ещё спасибо скажут.
Много я видел смертей на фронте, – не скажу, что научился спокойно созерцать этот последний акт человеческой жизни, но здесь несчастный сам спровоцировал свой бесславный конец. Чрезмерная наглость нередко бумерангом опрокидывает на себя возмездие, – наглеца разве только мать
пожалеет.До обеда я ходил по всем участкам, заглядывал в самые дальние уголки, и, – странное дело! – ноги мои не замёрзли, а после обеда, которым меня щедро угостили лесорубы, я много писал в блокноте, помечал названия механизмов, виды работ, старался овладеть всей терминологией лесорубов. Записывал их речь, ругань, реплики – всю ту экзотику лесного дела, которая, кстати сказать, довольно красочна и остроумна.
Лесорубы остались во вторую смену – выполняли какой-то горящий план, а я часу в восьмом вечера, простившись с бригадиром и с тем, кто так решительно отстоял своё право на достоинство, двинулся по той же узкоколейке к железнодорожной станции.
Домой приехал часу в двенадцатом. Надежда накормила меня ужином, и я, к её немалому изумлению, не лёг сразу спать, а сел за стол и стал писать «Лесную повесть». Забегая вперёд, скажу, что она и до сих пор не напечатана, и печатать её я не желаю, но в жизни моей она сыграла роль значительно большую, чем любой из моих опубликованных романов.
Большую группу офицеров назначили в инспекционную поездку по частям. Генеральный штаб армии смотрел больше на север, чем на запад. Опасность теперь с севера – со стороны Англии и Америки. Все главные политики уже обозначили контуры будущих схваток; Россия объявлялась для мира капиталистов врагом номер один. Сталин разворачивал оборону нового типа, на новых направлениях, и главным образом противовоздушную и морскую. Район ленинградский, мурманский, архангельский оснащались средствами обнаружения и оповещения воздушной опасности. Меры принимались самые суровые, под стать военным.
Генерал Шраменко, инструктируя нас, сказал:
– Радарные средства обнаружения целей должны работать круглосуточно. Офицер, не обеспечивший такую работу, будет предаваться суду военного трибунала и приговариваться к расстрелу.
Мне предписывалось посетить самую дальнюю радарную установку.
Помню, какой сильный мороз ударил в день нашего отъезда. Я взял вещмешок, краюху хлеба и тёплые носки. Надежда хотела одеть меня в свою тёплую кофту, но я наотрез отказался. Однако она сунула эту кофту в вещмешок, и я в своём долгом и опасном путешествии не однажды убеждался, как эта кофта служила мне, а в иных критических обстоятельствах и спасала от жесточайшей простуды.
Утром мы приехали в Беломорск. Кто-то сказал:
– На улице сорок восемь градусов.
Я никогда не знал такого холода. Пока мы шли, а точнее, бежали от поезда до машины, которую нам прислали из части, мороз сковал всё тело словно раскалённым ледяным железом. И потом, пока мы минут пятнадцать-двадцать ехали по городу и за город, холод лишил меня возможности дышать и говорить. Горло остыло и, казалось, заморозилось, тело под шинелью теряло чувствительность. Брезентовый кузов машины ничем не обогревался. Но вот мы у подъезда части, высыпали, как горох, и вбежали в помещение. В кабинете командира полка я запустил руку в вещмешок, – тут ли Надина кофта? – но как её наденешь, женскую-то?
В Беломорске мы вместе работали дня три, и все эти дни мороз держался жестокий, а затем начальник нашей группы мне сказал:
– Вам купили билет до Мурманска, поедете в ваш конечный пункт – Линахамари. Это на границе с Финляндией или Норвегией, можно сказать, край нашей земли.
Удивительное дело: в Мурманске, хотя от Беломорска он и недалеко, было совсем тепло, почти ноль градусов. Оказалось, так влияет на погоду течение Гольфстрим, которое совсем рядом мощно катит свои тёплые воды по Баренцеву морю.