Окна во двор (сборник)

Дегуманизация — заразная болезнь, смертельный недуг общества, уж простите за такую патетику. В самом лучшем случае она ведет к фатальному разъединению людей. В худшем — к расстрелам по квоте.

«Ага! — возразят мне. — Но ведь они, зажравшиеся воры, первыми начали! Это они не считают нас за людей, это мы для них быдло, население, электорат, лохи и нищеброды».

Возможно.

Тем более не надо брать с них дурной пример.

на темы морали Неравновесная устойчивая система

Некоторые считают, что мир держится на рыночных принципах. На вечном «как ты мне, так и я тебе».

В общем, дай-возьми и не проторгуйся. Якобы таков закон жизни.

В поддержку этого приводится христианская моральная максима: «Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким и будете судимы; и какою мерой мерите, такою и вам будут мерить» (Матф., 7, 1–2).

«Вот! — говорят нам. — В Евангелии сказано: какой мерой мерите, такой и вам отмерят! То есть каждый должен отмерять другим так, как другие отмеряют ему. И все будет честно и даже по-Божески».

Но это неправильно. Это, пардон, misinterpretation.

Дело в том, что призыв «не судите», «не отмеряйте ложной или жестокой мерой» обращен к христианину и касается его собственного поведения. А вовсе не поведения других.

Христианская мораль — да и вообще мораль — асимметрична.

В Нагорной проповеди вовсе не сказано: «отмеряйте той мерой, какой отмеряют вам». Ничего подобного! Все наоборот! Вы — не судите, но — «благословляйте проклинающих вас, молитесь за ненавидящих вас», «взявшему у тебя рубаху отдай и кафтан».

Делай добро несмотря ни на что — вот, как ни странно, закон жизни.

Мать любит ребенка вовсе не в обмен на что-то. Ни на будущие блага (ребенок вполне может оказаться неблагодарным) — ни в отплату за заботу своей матери (у нее могла быть незаботливая и легкомысленная мать).

Точно так же люди помогают голодным и нищим, погорельцам и беженцам, не спрашивая — а вдруг они сами виноваты? Люди ценой жизни защищают родину, которая не всегда защищала их.

В этой асимметрии, в этой нерыночности, нерасчетливой доброте поведения — залог выживания семьи, племени, нации.

Возможно, это устаревшая мораль.

Но трудно даже вообразить себе те бездны жестокости, в которые окунется человечество, ежели всерьез примет рыночную, обменную мораль.

этнография и антропология Лишь тоска да печаль

Года полтора назад в «Новой газете» был напечатан очерк Юрия Роста «Францев». Сильно и талантливо написано о сильном и талантливом человеке, хирурге Вячеславе Францеве. О профессионале, гуманисте и бессребренике.

«Он дал себе слово: как бы ни была скромна плата за благороднейшее из ремесел, не компенсировать чужое горе повышенным своим благополучием».

Отчего же такая тоска охватила меня, когда я читал эту статью?

Наверное, от того, что я впервые читал ее самое маленькое 25 лет тому назад, в «Литературной газете». Это перепечатка. Оно и понятно — выдающийся советский хирург Вячеслав Францев умер довольно давно — в 1991 году.

К статье подверстана новая шапочка. Там написано:

«Этот текст — попытка напомнить, что мир населен Людьми».

Так что — в самом деле населен? Или когда-то был населен?

Где сейчас человек, чтоб был великим профессионалом, выдающимся гуманистом и абсолютным бессребреником?

Наверное, такие есть. Да я сам лично знаю нескольких! Врачей, кстати.

Но почему о них не пишут таких прекрасных очерков? Должно быть, читатель не поверит, что у нас сейчас, сегодня, в такой-то клинике, работает великий врач, который к тому же не берет денег у пациентов.

Про «когда-то в СССР» — верят. Про здесь и сейчас — не поверят.

Общество переживает тяжелую душевную драму.

Мы очень сильно привыкли к коррупции. Мы без нее ни шагу. Платим взятки. Соглашаемся на откаты. Обмениваемся незаконными услугами. Пользуемся административным ресурсом.

Но мы — о, фарисеи, о, лицемеры! — не любим коррупцию. Мы не говорим сами себе и своим друзьям, что так, мол, и надо, тащи-воруй, бери-давай, все покупается и продается. О, нет!

Наша душа взыскует чистоты. Спартанской скромности, римской доблести, евангельского милосердия. Разумеется, у других, не у себя.

Чем кончится такой диссонанс — неизвестно.

Оттого и тоска.

Тут возникает небольшая путаница со словом «бессребреник».

Кто-нибудь может подумать, что речь идет о каком-то особом аскетизме, чуть ли не нищете, в которую человек сознательно и принципиально себя загнал. «И пища ему была акриды и дикий мед».

Да нет, разумеется!

В данном контексте «бессребреник» означает «врач, который не старается непременно стрясти с пациента деньги».

А кстати говоря — о герое статьи Юрия Роста, профессоре Францеве.

Мне кажется, что зарплата заведующего отделением крупнейшей клиники, профессора и доктора наук (наверное, он что-то получал и за преподавание, за аспирантов) была, по меркам 1970–1980-х, очень даже высокой.

И скорее всего, ему вполне хватало 600–700 рублей в месяц (особенно учитывая, что квартира была «от государства», а квартплата в те времена была не более 20 рублей в месяц). Не исключено, что у него была служебная машина. Ко всему прочему, он был лауреат Государственной премии.

На минутку вынесем моральные критерии за скобки. Совсем не удивительно, что человек с таким высоким социально-материальным уровнем не брал у больных «конвертики».

Мне скорее удивительно другое — что немало людей с таким же или даже более высоким социально-материальным уровнем брали с пациентов большие деньги.

А на эти деньги скупали антиквариат, брильянты и норковые шубы — ибо в СССР никакого другого легального применения «сверхдоходам» не было.

А нелегально? Ну, в самом деле, не станет же академик медицины вкладывать деньги в подпольный цех, где ткут коврики с лебедями?