Окно с видом на площадь

У начала лестницы на третьем этаже висело большое зеркало, и я отправилась посмотреть на себя во весь рост — с головы до ног. К этому моменту я уже отбросила все сомнения, выбросила Эндрю из головы и чувствовала себя до смешного веселой, как будто я была не старше Селины. Или так, будто какой-нибудь джентльмен пригласил меня в театр. Мисс Гарт подловила меня у зеркала, и я не смогла даже притвориться, что я только проходила мимо него. Низким, беспощадным голосом она выговорила все, что думает.

— Не притворяйтесь, — сказала она. — Неужели вы думаете, что мы не видим, для кого вы прихорашиваетесь? Неужели вы думаете, что он взглянет на вас? Вряд ли это возможно! Ведь все его внимание будет направлено на его inamorata [4] на сцене.

Меня ее слова шокировали до такой степени, что я стояла, не в силах произнести ни слова от гнева. Но прежде чем я смогла выразить свое негодование или она смогла продолжить в таком же духе, из комнаты выпорхнула Седина в вихре зеленого шелка — и, конечно, с пятнами — и бросилась ко мне.

4

Возлюбленная, любовница (шпал.)

— Ну пойдемте же вниз, мисс Меган! А то мы опоздаем! Это ведь будет ужасно!

Тут она увидела мое платье и в восторге закружилась вокруг меня. Несмотря на то, что Седина любила иногда и позлить, и подразнить, в ней все же было много тепла.

— Ах, как вам идет! — кричала она. — Какой прелестный красный цвет! И вы так хорошо уложили волосы, и они так хорошо выглядывают из-под шляпки. Дяде Брэндану это понравится… Он любит красивые вещи.

Мисс Гарт возмущенно фыркнула, но не сказала больше ничего. Она отправилась к Джереми, чтобы сопровождать его вниз, а я в это время пыталась выкинуть из головы все, что она говорила. Не буду я слушать всякие сплетни. Если она действительно думает, что я наряжаюсь ради Брэндана Рейда, то и все остальное, что она болтала до того, тоже может быть неправдой. Я сжала Селину в объятиях в знак благодарности за ее комплименты и подвязала ее сумочку немного повыше, чтобы закрыть наиболее заметные пятна на ее платье. Само платье даже без пятен, было не таким уж красивым, каким должно было быть, но я радовалась тому, что оно доставило Селине так много удовольствия.

Через минуту мисс Гарт возвратилась с Джереми, вовсю стараясь теперь испортить настроение ему.

— Слишком много волнений, — говорила она. — Мальчику будет плохо, вот увидите: у него всегда в таких случаях болит желудок. Вполне вероятно, он опозорит вас в ложе. А это послужит его дяде уроком: будет знать, как вывозить его в общество.

Я так разозлилась на нее, что, если бы дети не присутствовали при этом, не удержалась бы, чтобы не высказать ей кое-что. Чем скорее я уговорю мистера Рейда передать мальчика полностью в мои руки, тем будет лучше. К этому времени между Джереми и мной установилось некое подобие взаимопонимания, и уже не было необходимости притворяться, что я была лишь швеей.

Выдав каждому из нас напутствие — наихудшее из всех возможных, мисс Гарт поплыла в свою комнату, а я взяла детей за руки, чтобы весело, по-дружески сойти с ними вниз.

— Не беспокойся, — сказала я Джереми. — Ты не съел ничего, от чего тебе стало бы плохо. А потом, от счастья никому не бывает плохо. А у нас впереди очень приятный день.

Брэндан Рейд поджидал нас внизу у лестницы. Он похвалил нас за то, что мы оказались готовы на две минуты раньше назначенного срока, и выразил свое восхищение, увидев нас всех так нарядно одетыми, всех вместе, не выделяя комплиментом кого-либо из нас специально.

Когда он помогал мне надеть доломан, я отметила, что он выглядел великолепно. Хотя это было не так уж необычно. Под черным плащом-накидкой, который он носил с изяществом, на нем был серый с жемчужным отливом костюм из великолепного тонкого сукна, а когда он усадил нас в экипаж, то надел на голову цилиндр такого же серого цвета с жемчужным отливом. «Во всем Нью-Йорке, — подумала я, — наверняка не найдется сопровождающего более благородного, более великолепного вида».

Фуллер стегнул лошадей, и экипаж уже отъезжал от обочины, когда что-то заставило меня взглянуть на фронтон дома. У окна на втором этаже стояла женщина, и я узнала в ней Лесли Рейд. До этой минуты она не появлялась, не пожелала хорошего времяпрепровождения ни своему мужу, ни детям, и вид ее у окна встревожил меня. Слишком часто миссис Рейд казалась не более, чем тенью в глубине этого дома. Постоянные головные боли и приступы болезни, которые делали ее вялой и заставляли оставаться в постели по нескольку дней кряду, отдалили ее от всех нас так, что мы почти забывали о ее присутствии в доме. И сейчас мне показалось, что я вижу меланхоличный призрак, наблюдающий за нами из нереального мира свечей и фиалок.

Кроме меня, ее никто не заметил, и я не оглянулась, чтобы взглянуть на нее еще раз, пока наш экипаж отъезжал. Но память еще долго хранила картину того, как она стояла там, у окна.

Дядя детей был в необычно хорошем настроении, и я даже заподозрила, что он заключил сам с собой соглашение сделать этот день очень приятным для Селины и особенно для Джереми.

Театр находился как раз за площадью Согласия, и когда мы приехали, экипажи уже подтягивались к его дверям. Когда мистер Рейд провел нас в бело-голубой, с золотом зал и усадил на лучшие места в ложе, мы уже сгорали от нетерпения. Джереми казался спокойным, но глаза его сияли — что очень радовало меня, — и он не пропустил ничего, пока зал заполняли зрители. С передних мест нашей ложи весь зрительный зал был как на ладони. Но я не могла не заметить, однако, что Брэндан Рейд все время держался в глубине ложи и не сделал попытки присоединиться к нам, пока мы разглядывали зал и зрителей.

Один только раз он наклонился ко мне и спросил:

— Вам нравятся места?

Я могла только восхищенно кивнуть. Я никогда еще не сидела на таких великолепных местах и не посмела даже попытаться выразить, что я переживала, чтобы не показаться такой же неразумной и восторженной, как Селина. Наконец в зале погасили свет, стих шелест программ, и на полную мощь зажглись газовые огни рампы, освещая опущенный занавес.

Сесили Мэнсфилд появилась только в конце первого акта. Этот момент был подготовлен увлекательным, блестящим предыдущим действием. Она выпорхнула на сцену с присущим только ей весельем и тут же полностью завладела вниманием зрителей.

Я подалась в своем кресле немного вперед, чтобы лучше разглядеть ее и понять, что это за женщина. Безусловно, она не была красавицей — совсем не такой, как Лесли Рейд. Хорошенькая — да, и в ней было много человеческой теплоты, которая простиралась за пределы рампы и охватывала всю аудиторию. Казалось, она говорила зрителям: «Конечно, вы любите меня! Любите потому, что я люблю вас!»

Пьеса была легкой, без претензий. Детям она нравилась, и я громко смеялась вместе с ними. Один раз я обернулась и взглянула на мистера Рейда, сидевшего в глубине. Я увидела, что он даже не смотрит на сцену. Мне показалось, что он дремлет. Безусловно, он уже видел эту пьесу, может быть, даже не один раз. И все же я, конечно, ожидала, что он будет рад возможности насладиться видом мисс Мэнсфилд. Его безразличие неожиданно вселило в меня надежду, что слухи были все-таки просто слухами. А если в них и была какая-то доля правды, то все уже давно было в прошлом. Но когда эта мысль пришла мне в голову, мне вдруг стало немного стыдно: надежда, что слухи не были правдой, слишком обрадовала меня. В темноте зала я почувствовала, что мои щеки заливает румянец, а сердце бьется гораздо быстрее. Ну какое мне дело до всего этого? Почему меня должны беспокоить неверность Брэндана Рейда, будь это в прошлом или в настоящем?

Когда кончился первый акт и занавес опустился, я старалась хлопать в ладоши с таким же энтузиазмом, как и дети. Возможно, они понимали эту пьесу не до последней строчки, но темп пьесы был жизнерадостным, и я чувствовала, что была права, выбрав ее для них.

В перерыве я с интересом наблюдала за шелестящим залом. В ложе напротив я заметила нескольких женщин, приехавших на спектакль, и поняла, что их бинокли все время возвращались к нам. Леди перешептывались друг с другом. Означало ли это, что они узнали Седину и Джереми?

Из глубины ложи мистер Рейд проговорил:

— Чириканье началось. Леди в ложе напротив удивляются и не могут определить, кто же вы на самом деле.

— А почему они должны удивляться? — спросила я. — Ведь ясно, что я здесь с детьми.

Он насмешливо, но мягко ответил:

— Вы не очень похожи на гувернантку, вот они и удивляются, что это за персона, незнакомая, но модная, появилась в городе, избежав их внимания.

Впервые я осознала, что оделась не совсем к случаю. Я нарядилась для выезда в театр так же, как и дети, но мое платье подобало бы лицу, занимавшему положение в обществе. Мне бы следовало быть в своем скромном сереньком платьице или, по крайней мере, в скучно-коричневом платье гувернантки.