Окно с видом на площадь

— А мы можем подкинуть им кое-что еще, о чем почирикать, — продолжал мистер Рейд, и прежде чем я догадалась, что он намеревается сделать, он выступил из темноты ложи, подошел к барьеру и наклонился через мое плечо, протягивая мне программу, будто показывал в ней что-то.

— Пожалуйста, не надо, — взмолилась я. — Вы совершенно правы: я не должна была надевать это платье. Я очень сожалею, мистер Рейд.

— Не будьте смешной, — ответил он мне с раздражением. — Вы сносно выглядите именно в этом наряде, а не в тех ужасных платьях, которые носите дома.

Я возмутилась и уже готова была высказать свое возмущение, когда шторы в глубине ложи раздвинулись и вошел капельдинер с запиской для мистера Рейда. Мистер Рейд взял и прочитал ее, нахмурившись.

— Кажется, — произнес он, — мне придется пойти ненадолго за сцену.

Он поклонился нам и быстро исчез, а я так и осталась сидеть, устремив свой взор на голубые плюшевые шторы, покачивающиеся после его исчезновения. Он ушел за сцену в уборную мисс Мэнсфилд — это было ясно. Он даже не дал себе труда придумать что-нибудь. Ему было вовсе безразлично, что я знаю или что я думаю по этому поводу. Все во мне просто кипело, но я старалась, чтобы дети этого не заметили.

Итак, я «сносно» выгляжу в этом платье, и ему совсем не нравились те платья, которые я ношу дома! Он вел себя так, будто у меня не было ни гордости, ни чувства собственного достоинства. Эндрю был прав: у Брэндана Рейда несносный характер. Это человек высокомерный, без сочувствия к окружающим, столь типичный для тех, кто унаследовал богатство, а. не создал его своим трудом. Я кусала губы и не обращала внимания на интерес к своей особе тех, кто сидел в ложе напротив. К тому времени, когда перед началом второго акта поднялся занавес, я уже до того изучила рисунок на нем, что знала каждую линию на память.

Мистер Рейд долго не возвращался, а когда пришел, то опустился в свое кресло, даже не попросив прощения за беспокойство. Я не взглянула на него, продолжая внимательно следить за пьесой. Хотя второй акт был еще живее, чем первый, мой интерес к пьесе несколько ослабел. Один или два раза мне показалось, что Сесили Мэнсфилд посмотрела со сцены прямо на наши места и что ее знаменитая улыбка была направлена с некоторым вызовом прямо к нашей ложе.

Во время антракта после второго акта мистер Рейд вел себя беспокойно, и было ясно, что пьеса ему наскучила. Раза два он вынимал свои великолепные золотые часы и смотрел на них, теребя длинную золотую цепочку. Он уже не разыгрывал роль добрейшего дяди и не делал попыток поддержать хорошее настроение у детей. И вот в этот, возможно наихудший, момент, Селина задала вопрос, который, вероятно, уже несколько часов вертелся у нее на языке.

— Дядя Брэндан, — сказала она, — что такое inamorata? Дома Гарти и мисс Меган говорили, что у вас она есть.

Вопреки небольшому шуму, создаваемому вокруг нас голосами и шуршанием, мне показалось, что в зале воцарилась мертвая тишина. Я ощутила, как мгновенно похолодели мои руки, но не могла придумать ничего в ответ. В конце концов, я ничего и не могла бы сказать, не могла бы защитить себя.

После минуты молчания, показавшейся бесконечной, мистер Рейд холодно сказал Селине:

— Я бы предложил тебе, дорогая, спросить об этом мисс Кинкейд. Подозреваю, что она уже разобралась с этим.

Его слова шокировали меня и разозлили, и все же мне нечего было ответить ему. Положение было таково, что я не могла защищаться, несмотря на свое возмущение и его несправедливость.

Он поднялся и церемонно, не спеша, поклонился нам. И это, конечно, было видно в зале всем, кто в это время смотрел на нас.

— Надеюсь, вы извините мой уход со спектакля. Признаюсь, мне скучно, а я никогда не могу долго выносить скуку. Уверен, что вы сможете доставить детей домой, мисс Кинкейд. Экипаж мне не понадобится.

Я ничего не ответила, и через мгновение он ушел. Наше настроение было окончательно испорчено.

Я знала, что оно было испорчено даже прежде, чем Селина испустила вопль, протестуя против его ухода. И я увидела, что Джереми отводит глаза, и поняла, что он обвиняет в этом неожиданном уходе только себя, хотя это было полнейшей неправдой.

До этого он равно делил свое внимание и восхищение между пьесой и обществом дяди. Это было заметно по тому, с каким вниманием он прислушивался к каждому слову Брэндана Рейда и как смотрел на него. Я постаралась придумать какую-то отговорку, чтобы оправдать уход его дяди, но мне кажется, даже Селина не поверила мне. Оба ребенка поняли, что дядя потерял интерес к нашей компании и ушел, так как больше не хотел оставаться с нами.

Пока шел последний акт пьесы, мое замешательство улеглось, и во мне поднялся гнев. Ни я, ни дети не заслужили такого обращения. Отсутствие уважения, безразличие к чувствам других были невыносимы. Когда представится случай, я ему все выскажу! И пусть он увольняет меня, если ему это нравится…

Мы ехали домой по Пятой авеню, и нам совсем не было весело. Мы должны были бы болтать о пьесе и впечатлениях от театра, но ни у кого из нас не возникало желания разговаривать.

Когда мы въехали на площадь Вашингтона, пошел первый зимний снег. Легкие снежинки падали, покрывая все вокруг толстым слоем и создавая впечатление, что снег никогда не прекратится.

Джереми выдержал до того времени, пока не вернулся домой, а там уже исполнил пророчество мисс Гарт, и ему было очень плохо. Весь вечер потом мы провозились с ним.

Я не знаю, когда мистер Рейд вернулся домой, а может быть, он так и не вернулся. Мне это было, конечно, безразлично. То, что я собиралась высказать ему, не потеряет своей силы от ожидания.

Глава 10

На следующее утро я проснулась от звона колоколов и услышала шорох снега за окном. Я встала и с нетерпением направилась к окну, чтобы посмотреть на первозданную красоту первого снега.

Ветви аиланта были оторочены белым, а на карнизе лежал толстый слой пушистого белого снега. На однообразные крыши были накинуты белые покрывала, и печные трубы были украшены шапочками из снега. Даже скучная аллея конюшенного Двора несла печать прикосновения красоты. Фуллер уже был на ногах и деловито разгребал снег, расчищая дорожку от каретного сарая до задней двери дома. Над городом стояла тишина, обычная для снегопада.

Натянув на себя капот, я подошла к камину, чтобы зажечь огонь. Как правило, по воскресеньям я отправлялась на конке в церковь, которую обычно посещала с матерью, но в это утро мне совсем не хотелось сражаться с сугробами и еле ползущим транспортом. Еще раньше я заметила поближе, на Пятой авеню, церковь, которую можно было бы посетить. Рейды — по крайней мере, миссис Рейд — бывали в более модной церкви, расположенной ближе к центру, и дети часто сопровождали мать. А что делал мистер Рейд, я понятия не имела. Вообще его редко можно было видеть по воскресеньям.

Я помнила о своем гневе и старалась подогревать его, чтобы он не остыл, пока я не найду возможность предстать перед мистером Рейдом и высказать ему все, что у меня накопилось. И все же, подстегивая свое возмущение воспоминаниями, я испытывала тревожное чувство из-за внутреннего стремления к совершенно противоположному — к миру и более спокойным мыслям.

Воскресный день имел еще одну очень приятную сторону: в этот день мисс Гарт уходила навестить своего престарелого отца. Она ждала окончания церковной службы и воскресного обеда в полдень, а потом уходила и отсутствовала весь день и часть вечера. Таким образом, оба ребенка оставались на моем попечении, если только миссис Рейд не выезжала и не брала Селину с собой.