Окно с видом на площадь

Испытывая чувство ужаса, я поискала на ее туалетном столике носовой платок, обшитый кружевами, и подала его с некоторым беспокойством. Она прикладывала его к своим янтарным глазам, пытаясь остановить слезы, но все было напрасно.

— Вот всегда так! — плакала она. — Он думает, деньгами можно компенсировать пустоту! Когда-то я знала, что такое любовь. Когда-то у меня был муж, который обожал меня. Вот почему я знаю, что такое пустота.

Этот поток слов потряс меня не только смыслом высказанных слов, но и тем, что означал отказ от всякой гордости. Но если она потеряет свою гордость, у нее ничего не останется.

— На балу вчера вечером он подверг меня страшному унижению, — рыдала она. — Он не хотел даже сделать вид, что ему приятно мое общество. Не лучше было и во время поездки по Гудзону, когда он постоянно показывал, что я вызываю у него раздражение.

Я хорошо представляла себе, как Брэндан мог унизить женщину, если ему хотелось, и я не могла не испытывать чувства жалости к его жене. И он, конечно, был не тем, кто мог спокойно переносить в женщине бесконечные головные боли, подавленность и жалость к самой себе.

Она, вероятно, почувствовала, что мое отношение к ней стало мягче, и буквально ухватилась за это.

— Сядьте, мисс Кинкейд. Раз уж вы здесь, вы должны выслушать меня.

Я присела на край стула возле ее кровати, желая в душе оказаться где угодно, но только не в этой комнате, и обвиняя Эндрю в том, что он поставил меня в столь неловкое положение.

Ее слова полились неудержимым потоком:

— Когда умер Дуайт, я почувствовала, что мне не для чего жить! И все же мне надо было продолжать жить. Можете ли вы понять, что представляет собой такая потеря, мисс Кинкейд?

Я подумала, что вполне могу, и кивнула.

— Чтобы жить, я хваталась за все, что могло мне помочь. Еще до свадьбы с Дуайтом Брэндан был влюблен в меня. Он был братом Дуайта. И они были очень преданы друг другу. И почему бы мне было не попытаться найти в нем что-нибудь из того, что я потеряла? Но вместо этого… — Голос ее стал совсем безжизненным, выражая только глубину отчаяния. — Вместо этого… только вот это!

Презрительным жестом она указала на бриллианты, подаренные ей Брэнданом:

— Это тюрьма, из которой нельзя убежать.

«Тем не менее, — подумала я, — будь я на ее месте, я бы попыталась бороться, чтобы отвоевать свое счастье». Она же позволяет себе быть побежденной. Но я не знала, что можно было сделать, чтобы она почувствовала себя сильной в момент самой ужасающей слабости.

Возможно, она поняла мое молчание как осуждение, ибо она опять начала говорить, на мой взгляд, несколько исступленно:

— Вы знаете, почему я вышла замуж за Брэндана, мисс Кинкейд, — сказала она. — Но вы задавали себе когда-нибудь вопрос, почему он женился на мне?

— Это совсем не мое дело, — спокойно ответила я.

— Хотя вы совершенно правы, я все-таки скажу вам. И вы сможете подумать об этом в ночные часы, сможете поразмышлять, когда вдруг вспомните его лицо. Он женился на мне, чтобы купить мое молчание. Потому что, если бы он не сделал этого, я рассказала бы правду, который он так боится. А теперь, когда я связана этим пустым замужеством, я не могу сказать того, что мне хотелось бы.

Не отвечая на ее слова, я быстро собирала яркие свертки, лежавшие, как насмешка, на ее одеялах. Я не произнесла ни слова, а только отнесла собранные свертки в будуар и оставила там на шезлонге, где она могла потом делать с ними все, что ей вздумается. Потом я вернулась в спальню и сдвинула портьеры, чтобы закрыть серый дневной свет и оставить ее по-прежнему в темноте. Все это время она лежала очень тихо, с закрытыми глазами, и тени от ресниц падали на ее бледные щеки Она ничего не сказала, когда я молча вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Я не знала, что в ее словах было правдой. Было бы лучше вообще не думать о ее словах или постараться отсеять правду от обмана. Она явно была больна, и не только физически, но и душой.

Когда я подходила к лестнице, из библиотеки вышел Джереми и с радостью кинулся ко мне, как только увидел меня.

— Пойдемте, взгляните, как смотрится ожерелье, мисс Меган, — пригласил он.

У меня не было настроения откликаться на его просьбу и не было желания видеть Брэндана в этот момент, но Джереми настаивал. В библиотеке Брэндан стоял у окна, спиной ко мне, и я сделала только шаг или два.

Причудливое ожерелье смотрелось несколько странно на камне, из которого была высечена голова. По контрасту с высокой белой короной и стилизованными перьями по бокам бисер казался слишком ярким. Но в выражении резных губ и глаз мне почудилось понимание всего того, что потребовалось для создания такого ожерелья. Озирис принял дар с достоинством.

— Оно прекрасно, — сказала я Джереми и повернулась к лестнице, прежде чем Брэндан успел что-нибудь сказать.

Придя в свою комнату, я сняла брошь, на которой было начертано имя царицы Хатшепсут, и положила ее вместе с другими безделушками, не смея взглянуть на нее еще раз. Теперь, когда я была одна, слова, которые я отбросила как вымысел больной женщины, вернулись ко мне, чтобы мучить меня. Что за молчание купил Брэндан? О какой правде сказала бы Лесли, желая повредить своему мужу?

Это все не имело для меня никакого значения, и я не должна думать об этом. Я должна прислушаться к тому, о чем меня предупреждал Эндрю. Я должна сохранить свою гордость.

Мне не подобало судить о том, правда или ложь заключалась в тех поступках, о которых она говорила. Это не мои заботы. Брэндан был вне моей досягаемости и всегда будет так.

Я должна сообщить ему, что ухожу. Только подожду до начала нового года. Это время казалось мне логически оправданным для начала решительных действий.

Лесли, дойдя до полного отчаяния, взяла себя в руки достаточно для того, чтобы продолжать светские визиты, которые оставляли ее без сил, и так почти каждую ночь. Возможно, она хотела именно этого — забыться до переутомления. Казалось, она колебалась между холодностью к Брэндану и трепетным желанием внимания, а то и привязанности с его стороны. Я испытывала облегчение от того, что слишком мало видела их обоих. И стыд от того, что это приносило мне облегчение.

Мисс Гарт и Селина большую часть времени проводили вне дома, выезжая вместе с Лесли, и Джереми был предоставлен мне. Ликующее счастье, вызванное тем, как дядя принял его подарок, постепенно перешло в более спокойное настроение, похожее на удовлетворенность, и я была рада видеть, что он спустился на землю с заоблачных высот. В настоящее время, по крайней мере, отношение дяди к мальчику изменилось к лучшему, и мне очень хотелось избавиться от беспокоившего меня предчувствия чего-то непредвиденного, что еще вполне может случиться, если дело касается хозяина дома.

В течение этой недели, когда все протекало внешне мирно, только один маленький эпизод потревожил наше каждодневное спокойствие. Это была не более чем детская ссора, не имевшая глубоких последствий, но она явно указывала на грядущее несчастье. Все произошло из-за карусели, которую я подарила Джереми.

В доме этой семьи было принято оставлять подарки под елкой на всю неделю между Рождеством и праздником Нового года. Если их даже брали из-под елки, чтобы надеть или поиграть, то потом снова относили обратно и клали под елку. И Джереми тоже, но несколько неохотно, оставил свою музыкальную шкатулку среди других подарков под елкой. Он предупредил сестру, чтобы она не трогала ее, но это предупреждение только усилило привлекательность игрушки для Селины.