Окно в Европу

Пламя плеснуло из окон, и пегий жеребец испуганно заржал. Хайло повернулся к нему, молвил: «Тебя тоже отпускаю» – снял с седла винтарь и сумки с патронами, вывел коня на улицу и хлопнул по крупу. Задержавшись у ворот, оглядел двор, видимый ясно в свете огромного костра. Все три покойника были в варяжской форме, светловолосые и рослые, так что Хайло не сомневался, что они и правда варяги. Княжья власть послала их закончить дело с ребе Хаимом, и сотник не понимал лишь одного: коль побежали варяги из города, так зачем выполнять им этот приказ?… Значит, не все побежали или заплачено было хорошо, решил он.

Пылающая крыша провалилась, и Сварог победно взмыл над домом, будто хотел уверить сотника, что он, божество огня, еще жив и силен, а там, на пристани, лежит всего лишь деревянный истукан. Первый свет зари разгорелся над городом, и, как бы приветствуя утро, где-то за Торжищем грохнул взрыв такой силы, что у Хайла зазвенело в ушах. Будто очнувшись, он сорвал нашивки сотника, вскинул винтарь на плечо и пошел из переулка. Сварог, хохоча и завывая, сгреб жаркой лапой искры и бросил ему в спину.

Людские ручейки текли к Торжищу, и Хайло шагал вместе со всеми. Внизу, у Княжьего спуска, ручейки соединились, слились, став многолюдным потоком, поглотившим бывшего сотника. С этой огромной толпой он начал продвигаться к площади и, стиснутый людьми, кричал, как все: «На Зимний! На Зимний!» – и, как все, поднимал винтарь и грозил кулаком. Подобно гневным неодолимым водам толпа миновала руины варяжской казармы, здания банков и Приказов, особняки бояр и приблизилась к Сыскной Избе. Башню окружали вооруженные люди, выводили узников, тут же соединявшихся с толпой, выбрасывали кого-то с самого верха на мостовую и добивали там штыками. Толпа торжествующе взвыла и замерла, любуясь этим зрелищем, и вместе с нею остановился Хайло. Но впереди раздался крик: «На Зимний, братаны!» – сзади нажали, и плотная масса мятежников покатилась к площади.

Чужие плечи уперлись в сотника. Он поглядел налево, поглядел направо – рожи будто бы знакомые. Справа – юный разбойник Облом из Твери, слева – Добрыня, купец из Рязани. Давно ли в степи ссорились на большой дороге! А теперь оба в Киеве, и оба против власти.

– Ты, Добрыня, что тут? – спросил Хайло.

– Взяли меня и лишили всего достояния, – ответил купец. – Пытали так, что едва не загнулся! Хорошо, помощь пришла от добрых людей… Нынче я за них и с ними! Отмстить хочу!

– А тебя, Облом, что в Киев принесло? Что овес не сеешь?

– Дык вовсе оголодали! – отозвался парень. – А тут хлеб обещан, и землица, и эта… как ее… свобода! Воля то исть. Как за такое дело не подраться!

– Сестра твоя жива? – снова спросил Хайло.

– Жива, токмо кости торчат с голодухи.

– Хорошо, что жива. А вот мою Нежану убили…

Промолвил Хайло эти слова и вдруг ощутил всей плотью и кровью, душой и разумом – убили! Ушла Нежана навсегда! Может, в Поля Иалу, может, в пещеры римского Плутоса, а может, в пустоту… Не будет более Нежаны!

Зажглось его сердце безысходным гневом, и, растолкав людей, разбросав их точно снопы соломы, выбился он в первый ряд. Площадь открылась перед ним, площадь и княжий дворец, который берег он столько лет, а теперь возненавидел. Варягов на площади не было, но стояли за решеткой охранные сотни с пулеметами, и всадники Черемиса, и пехота Кунича. И его сотня тоже была там, но Хайло уже не видел ни знакомых лиц, ни пулеметных стволов, направленных в толпу.

Вскинув винтарь, он побежал по площади, бежал и что-то кричал, но не лозунги большаков. Кажется, выкрикивал он имена людей, покинувших его до времени, близких, за чью смерть необходимо отомстить, но голос его терялся в реве и вое толпы. Ибо вся людская масса, сдвинувшись с места, катилась за ним в яростном порыве, словно чудище с тысячью глоток, тысячью рук и тысячью стволов. Катилась и подгоняла Хайла жарким своим дыханием.

Ударили пулеметы.