Око Марены

– А Ной с семейством?! К тому же это было сказано в Библии, кою, как тебе известно, писали все-таки люди. Что до меня, то я не верю в такую его жестокость. – Он истово перекрестился. – Не мог он так поступить, ибо Бог есть – паки и паки повторюсь – любовь, мудрость и истина. На том стою и в то свято верую. Да и за что же так весь род людской изводить безжалостно? За какой такой великий грех? Учение сына его, Иисуса Христа, мы приняли. Да, не получается у многих заповеди его исполнять, но ведь стараемся, пытаемся, а некоторые и вовсе почти к идеалу приблизились.

– Это единицы, – поправил Константин. – А в основном… Да что там говорить. Мы ж его дважды распяли. Первый раз – тело, а потом – душу, то есть учение. Сдается мне, что ныне в церквях совершенно иное проповедуют, порой и вовсе противоположное тому, что он завещал. Ты только не сердись, отче, если я чего-то не так ляпну. Устал сильно, – примирительно положил он руку на плечо отца Николая. – Тебя я лично очень уважаю. Даже преклоняюсь перед тобой. Мне, ты сам знаешь, лицемерить ни к чему. Поверь, что я все это искренно говорю и готов повторить где угодно. Ты – человек редчайшей души. Такие, как ты, один из миллиона рождается.

– Ну это уж ты загнул, сын мой, – смущенно пробурчал отец Николай.

Константин продолжил:

– У тебя все помыслы – только на добро. Коли рай и впрямь есть – то ты в него кандидат номер один из всех сейчас живущих.

– И у меня тоже грехи имеются, – еле слышно возразил священник.

– Твои ничтожные чахлые грехи – это незаметная пылинка на белоснежном покрывале, в которое окутана твоя душа, – не желал слушать Константин, – покрывале чистых помыслов и добрых дел. Да в твоем присутствии даже петухи драться перестают. Да-да, – подтвердил князь. – Я сам видел в Ожске. Ты же, как Данко [168] , готов сердце из груди вырвать, чтобы людям дорогу к Богу осветить. Да еще радовался бы при этом.

168

Данко – имя известного героя одной из романтических повестей А. М. Горького. В произведении он, чтобы осветить людям дорогу, вырвал из своей груди сердце.

– Ну ты уж и вовсе, княже. С чего ты вдруг дифирамбы такие мне запел? – вконец растерялся отец Николай. – И неверно ты говоришь. Не один я такой. И иных найдется немало священнослужителей, кои тоже сердце бы из груди вынули, дабы свет Божьей истины донести.

– Может, и есть, – не стал спорить князь. – Жаль, что мне они не встречались. А то все больше такие, которые это с чужим сердцем охотно проделали бы. Удобнее, знаешь ли. Значительно удобнее. Да и безболезненнее. А говорю я это лишь к тому, что покаяться хочу, как на духу. Что-то я неправильно делаю и чем дальше, тем больше. Словом, если сгоревшая Рязань на самом деле кара с небес, то это моя кара. И вообще – устал я от всего этого – очень устал. А главное – мало верится, что у меня выйдет хоть что-то путное из того, что я задумал. Почему-то пока что все мои потуги лишь к худшему приводят, начиная с тех же князей под Исадами. Их ведь там в прежней истории намного меньше убили – я сам читал у Карамзина. А крови сколько? Так что если и есть еще шанс на успех, то он такой малюсенький, что затерялся давно и не с моей пустой дурной головой его разыскивать. К тому же я теперь даже и не знаю – в каком хоть направлении поиск вести.

– Ну вот, – недовольно протянул священник. – Начал за здравие, а кончил за упокой. И не совестно раньше времени себя заживо отпевать? Да ладно бы себя одного, а то ведь на всю Русь рукой махнул, соборовать матушку собрался, под басурман нечестивых положить безропотно! Погоди-ка саван на нее надевать да раньше времени в гроб укладывать. До этого дела и без тебя в мире охотников хватает, а она, родимая, все живет и хорошеет. Ты ж князь, защитник земли русской, вот и думай, как ее защитить да обустроить. Между прочим, знаешь, как тебя во всем княжестве люд простой величает? Заступник Божий. Вот и заступись – оправдай звание великое.

– Перед кем? – спокойно спросил Константин.

– А перед кем угодно! – вконец разошелся отец Николай. – Надо будет – так и перед Богом. Да, да, и нечего тут себе в бороду ухмыляться. А то отрастил, понимаешь. Встань перед Господом, закрой людей грудью – вон она какая у тебя здоровенная, раскормил на княжеских хлебах сытных – и так и скажи ему: дозволь, Господи, все их грехи на себя взять. И коли я при жизни отцом скверным им был, не сумел их, аки детей своих, на путь праведный наставить, то вот тебе ноне моя глава повинная, делай с ней, что хошь, а чад моих малых от мук тяжких избавь! Вот тогда ты и впрямь князь! А ныне ты кто?! – бушевал священник. – Ныне ты даже не курица мокрая, а так – тряпка половая, чумазая да потрепанная! Об тебя сейчас, ежели хочешь знать, даже ноги вытирать противно – еще грязнее будут!

– Эй, эй, ты чего так разошелся-то, отче? – изумился Константин. – Ты погоди, послушай…

– И нечего тут годить, а слушать тебя тем паче не желаю, – вновь перебил его разбушевавшийся не на шутку отец Николай. – Распустил нюни – Рязань у него сожгли, шанс на успех маленький. У иных и малого шанса за всю жизнь не выпадает – ничего, живут. А ты сопли-то подотри, да круши, ломай, выгрызай шанс этот! Наказание Божье, – передразнил он ехидно князя. – Нет у Бога нашего ни для кого наказаний. Любящий не может карать. Он только учит и проверяет потом, постиг ли человек урок его или плохо усвоил, еще раз повторить надо. Да, строго порой испытует, но справедливо, жестко, в меру сурово, но не жестоко. Сказано в Писании: «Возлюби ближнего своего как самого себя». А умный человек потачки себе никогда не даст: и принудит, ежели что, и заставит себя. Тако же и Господь Бог наш. Нас учит, и себе роздыху не даст. Может, ежели мы здесь чего сотворяем мерзкое, так он там за это сам себя виноватит бесперечь.

– Батюшка, да это же крамола чистой воды, – успел-таки вставить слово Константин. – Ты же еретик, батюшка.

– А ты слюнтяй, сопля, нюня, трус и рохля, – не остался в долгу отец Николай. – А еще и дубина безмозглая, – тут же внес он красноречивое дополнение в и без того емкую княжескую характеристику. Сказано в Писании: «Просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучите, и отворят вам» [169] .

– Так я и искал, и просил, и стучал, – сунулся было Константин, но разбушевавшегося отца Николая остановить было уже нельзя.

169

Лк., 11:9.

– Значит, плохо искал, мало просил, тихо стучал, – обрезал он князя. – А Иисус заповедовал понастойчивее быть, понастойчивее, дубина ты эдакая.

Голос священника гремел по всей просторной трапезной, а отец Николай, раскрасневшись от гнева, бросал и бросал все новые и новые обвинения, упрекая князя в слюнтяйстве и малодушии. Затем священник как-то сразу успокоился и уже обычным спокойно-равнодушным тоном заметил, подводя итог:

– Да что я тут тебе объясняю. Толку-то. Ты же в школе, поди, двоечником был, которому хоть десять раз одно и то же повторяй, а проку все одно не будет. Так ты, учителишка негодный и человечишка задрипанный. Людей только жалко, кои в тебя уверовали. Тоже мне «божий заступник» нашелся, – пренебрежительно махнул он рукой. – Засранец ты сопливый и больше никто. – Он почесал в затылке и, вспомнив любимое выражение дружинника Юрко, которое не раз довелось ему слышать, добавил: – И еще пирожок без никто.

– Ну, батя, не ожидал я от тебя такого, – обрел наконец дар речи Константин. – От кого, от кого, но от тебя… – и вновь умолк, не зная, что сказать, растерянно разглядывая спину сердитого отвернувшего от него отца Николая.

– А ты думал, я тут сюсюкаться с тобой буду? Конфеткой сладенькой угощу, сопельки высморкаю, слезки вытру? Счас, – сердито огрызнулся священник, даже не посчитав нужным поворачиваться к князю. Продолжая вращать в руках злосчастное яблоко, он не переставал ворчать, начав почему-то обращаться к князю уж в третьем лице, а себя горделиво именуя во множественном:

– Он думал, что мы возле него прыгать начнем дружно, хороводы водить. Он, значится, решил, что я от его слов таких в наш адрес растаю сразу же. Кукушка хвалит петуха, за то что хвалит он кукушку. А вот это он от нас не видал? – И отец Николай, по-прежнему не соизволив повернуться, небрежно показал вконец обалдевшему от столь хамского поведения тихого и доброго священника здоровенный кукиш, ехидно повертев им над левым плечом из стороны в сторону, словно давая возможность со всех сторон полюбоваться этим произведением искусства.