Око Марены
Шрифт:
– Да-а, зябко становится, – поежился отец Николай, украдкой растирая руки.
При сырости его раны от гвоздей начинали ныть, ладони нещадно ломили, хотя священник и старательно скрывал свое недомогание, но Константин все равно заметил это и больше не стал никого уговаривать.
– Тогда по шатрам, гости дорогие, – бодро подал он команду.
– Может, все в одну палатку завалимся? – предложил Минька. – Теплее будет. Замерзнешь ты там у себя в одиночестве.
– Нельзя, – сожалеючи вздохнул Константин. – Дружинники из дозора утром обязательно увидят, как я из вашего шатра выполз, и не поймут.
– Есть такое слово – субординация, – наставительно добавил Вячеслав. – По идее и мне тоже надо бы отдельно ложиться, но третьей палатки у нас нет, так что придется тебя к себе пустить, дурилка ты
– А ты счастлив, что тебе министр по науке возле себя подремать малость разрешает? – нашелся Минька, ныряя во второй шатер.
– Вот и возьми его за рубль двадцать, – хмыкнул одобрительно Вячеслав, залезая следом.
Последним туда забрался отец Николай. Константин, вздохнув и немного позавидовав, так, самую малость, направился в свой, индивидуальный. Замерзнуть не боялся – имелись там и одеяла, и подушка, а пол устилали теплые звериные шкуры, но все равно было как-то одиноко. Хотя заснул на удивление быстро.
Впрочем, проснулся он неожиданно рано. Чуть полежав в надежде, что сон вот-вот вернется обратно, и ощутив, что как ни удивительно, но организм полностью отдохнул, хотя времени прошло всего ничего, решил встать. Сквозь приоткрытый неведомо кем полог палатки хорошо было видно, что рассвет только-только начал накладывать свои мягкие приглушенные краски на ночное полотно.
Решив встретить восход солнца, а потом вновь попробовать прилечь и малость поспать, он не спеша натянул мягкие сафьяновые сапоги прямо на босу ногу и как был в одной нижней рубахе и тонких льняных штанах, так и вылез наружу. Кругом царила гробовая тишина. Кузнечики с цикадами уже умолкли, а птицы пока не проснулись. Даже воды молчаливой широкой Оки казались застывшими на месте.
Природа замерла в нетерпеливом ожидании, чем закончится эта вечная борьба света с тьмой, чтобы спустя несколько минут весело пропеть славу победителю. И только рваные клубы предрассветного тумана, дымкой разрывов каких-то бесшумных снарядов, вяло ползли по речной глади.
И тут же что-то остро кольнуло в самое сердце Кости. Это было неясное и неуловимое предчувствие грядущих перемен. По какому-то наитию он подошел поближе к обрывистому краю крутого берега, а в следующее мгновение увидел то, что речным туманом назвать было никак нельзя. Огромный белесый ком, слегка вращающийся наподобие веретена, только с более тупыми концами и поблескивающий в глубине своей чем-то ослепительно ярким, похожим на электрические разряды, клубился прямо напротив стоящих палаток, зависнув над водой в двух шагах от речного берега.
Это было то, на что как-то уже особо и не рассчитывал Константин. Таинственная машина времени нетерпеливо ожидала своего пассажира, чтобы бережно отвезти его к знакомому причалу двадцатого века. Там, в тамбуре пассажирского поезда, все выглядело несколько иначе, а может, Константин просто не успел ничего толком рассмотреть, но сейчас он твердо знал – это оно.
Сказать, что сам пассажир обрадовался – все равно что ничего не сказать. Легкость, почти невесомость, которая наполнила его тело безумным восторгом, понесла Костю, как на крыльях, навстречу долгожданному посланцу неведомых, но могущественных сил. В тот миг ему казалось, что при желании он вообще может, подобно птице, слететь с кручи на долгожданную встречу с тем, на что уже особо и не надеялся. Однако из легкого опасения все испортить в самый последний момент прыгать с обрыва не стал, а сбежал вниз по тропинке, ведущей как раз к тому самому месту, где вращался белоснежно-пушистый ком.
Почти добежав до берега, он вдруг внезапно притормозил.
– А как же все остальные? Их ведь тоже надо забрать? – обратился он растерянно к веретену, которое продолжало все так же молча, не спеша вращаться, игнорируя вопрошающего.
– Нет, так не пойдет. Ты погоди малость, а я мигом, – попросил Константин и рванулся вверх по косогору, ежесекундно оглядываясь назад – не исчезла ли долгожданная карета из будущего.
И вновь, едва взобравшись наверх, он резко сбавил скорость. Новая неожиданная мысль пришла ему в голову, причем была она настолько неприятна, что Костя даже зажмурился, представив
дальнейший ход всех событий. Итак, сейчас он уйдет, вернется в XX век. Испытание закончилось, эксперимент завершился. Сдал ли Костя экзамен тому неведомому и равнодушному, что неотступно наблюдало за всем его поведением здесь, – неизвестно, но это не институт и повторной сдачи не будет. Ладно, пусть так. Он сделал все, что мог, и остальное от него не зависит. Но это там, спустя почти 800 лет, в далеком далеке, а здесь?Ведь что получается? Сейчас он уйдет вместе со своими товарищами, вернется назад, а кто останется здесь? А останется – он это твердо понимал – бабник, алкоголик и психопат, у которого все мысли нацелены на девочек, пьянки и гулянки. И что он здесь начнет вытворять, после того как Костя преподнес ему в единоличное правление почти все Рязанское княжество?
– Ты не спеши, – сурово обратился он к ленивому кому, продолжающему свое спокойное вращение. – Тут как следует подумать надо.
А поразмыслить и впрямь было над чем. Всего через шесть лет Русь ждала первая, но, к сожалению, далеко не последняя встреча с могучим и коварным врагом. Для попытки объединить всех – времени в обрез. Удастся или нет – вопрос другой, но просто так уйти сейчас, в такие предгрозовые годы – это было хуже, чем трусость. Это было равнодушие, граничащее с самым подлым предательством. К тому же Рязань…
Если он сейчас покинет этот мир, то никаких каменных стен городу, разумеется, никто не поставит, а ведь по сравнению с Батыем нынешний пожар его столицы даже не цветочки, а так – травинки мелкие. И Костя почувствовал, что если он уйдет сейчас отсюда, то потом всю жизнь в душе будет сознавать, что поступил как самый распоследний подонок. Вернуться, конечно, очень хотелось, но…
Перед его глазами медленной чередой вдруг проплыли десятки лиц, ставших такими родными и близкими за последние полгода: удивленных, встревоженных, напуганных столь резкими переменами в характере рязанского князя. Что будет с Доброгневой, с Купавой, с сыном Святославом – ему и вовсе представлять не хотелось, к тому же и так все было ясно без слов.
Но и в остальном тоже ничего утешительного. Любомира обязательно загонят на кухню, будет помогать матери котлы ворочать, а парень уже сейчас без масла в любую щель пролезет, да и к языкам у него просто-таки необыкновенные способности. Спасителя Ожска Сергия землю пахать заставят, Юрко тоже не поздоровится. Норвежцы уйдут куда глаза глядят во главе с Эйнаром. Всеведа, Радомира и Маньяка его сменщик вообще казни лютой предаст.
А что бояр-кровососов Костя перебил почти всех, так он новых, еще дурнее назначит. И одна лишь надежда, что в результате неосторожного обращения с новыми видами вооружения сам князь взлетит к чертовой матери на воздух. Если же нет, то в очень скором времени здесь, на рязанских просторах, заварится такая кровавая каша, что только держись. И по любому раскладу выходило, что в данный момент ему, Константину, как главному «шеф-повару», никак нельзя было выпускать поварешку, то бишь бразды правления, из собственных рук.
Он решительно повернулся спиной к заметно увеличившемуся белоснежному цилиндру, диаметр которого достигал уже трех метров, и княжеским приказным тоном бросил через плечо:
– Троих заберешь, и хватит с тебя. А я пока тут побуду, доделаю кое-что.
Однако его решительный шаг вскоре замедлился, и возле палатки, где безмятежно спали его друзья, он вновь застыл в нерешительности.
«Сейчас я их отправлю, а сам с чем останусь, – мелькнула опасливая мыслишка с еще более тревожным и неприятным продолжением, – А если не будить? Оно ж минут через пяток, ну, самое позднее, через полчасика само исчезнет. Не будет же бесконечно крутиться целый день на глазах у всех. Вот и не узнает никто. С другой стороны, отца Николая можно было бы и отправить. Без него хоть и будут проблемы, но разрешимые… Впрочем, и Славку тоже. Конечно, без такого специалиста в военном деле мне ой-ой как несладко будет. А вот без Миньки совсем швах. Без его идей по перевооружению вовсе худо придется. И вообще, что я один без них сделаю? Тут же работы непочатый край. Я ж разорвусь на части и все равно ничего не успею. Ведь не ради самого себя оставляю, ради Руси всей. Три жизни на одной чаше весов против сотен тысяч на другой. Все логично».