Око Силы. Трилогия. 1937 -1938 годы

Из машины вышла высокая черноволосая женщина в черном кожаном пальто. Небрежно отстранив юркого в сером, она направилась прямо к костру. Следом за нею появился другой – невысокий, широкоплечий, в таком же пальто, но не простоволосый, как его спутница, а в кожаной фуражке. Маленький подскочил к нему, что-то шепча на ухо, но широкоплечий нетерпеливо дернул рукой и шагнул к огню.

Ника ждала, не двигаясь, стараясь даже не дышать. Все трое присели прямо на бревна: широкоплечий посередине, женщина – слева, юркий – справа. Теперь их разделял костер. Кажется, все трое чего-то ждали.

«Поздоровайтесь...». Ника сглотнула, боясь, что откажет голос, посмотрела широкоплечему прямо в глаза...

– Добрый день, Владыка! Добрый день всем...

Широкоплечий и черноволосая молча кивнули. Отозвался юркий:

– И вам добрый день, глубокоуважаемая Виктория Николаевна. Хотя, признаться, «день» в данном случае звучит анахронично. Но традиция есть традиция... Итак, добрый день, и всех вам благ. Владыка и его светлейшая спутница приветствуют вас, равно как и я, недостойный. Зовусь я Ермий, но можете называть как угодно, хоть Семен Семеновичем...

Ника кивнула в ответ. Ермий, он же Семен Семенович, глубоко вздохнул, вбирая воздух для следующей тирады. В его руках откуда-то появилась черная кожаная папка.

– Вот-с, вот-с, многоуважаемая Виктория Николаевна. Надеюсь, вы не можете пожаловаться, что вас задержали. Хотя случай, надо сказать, сложный... Вернее, случай как раз простой, но выполнить ваше желание будет, признаться...

Не договорив, он извлек из папки какую-то бумагу и передал Владыке. Широкоплечий быстро просмотрел документ и, не сказав ни слова, отдал обратно.

– Итак, вопрос простой... – Ермий потер руки. – К сожалению, с такими просьбами к нам обращаются часто. То есть, не часто по обычным меркам, Виктория Николаевна, но все же чаще, чем хотелось бы. Люди весьма настойчивы! Вот вы, Виктория Николаевна, прибыли сюда издалека, рисковали дорогой. Знаю, знаю, вы хотели нас просить. Но видите ли... Вас, к сожалению, обманули.

Ника почти не слушала беглой скороговорки Ермия. Она смотрела на широкоплечего. Лицо его казалось молодым, на лбу и щеках нельзя было заметить ни единой морщинки, только кожа поражала странной бледностью. Выдавали глаза, глубокие, светлые, равнодушные – глаза того, кто видел все, что могло случиться на свете.

– ...Да-с, увы, – продолжал юркий. – Видите ли, Виктория Николаевна, у нас тут строгий порядок. Тот, за кого вы просите, уже переправлен на ту сторону с полным соблюдением формальностей. Вот, извольте видеть...

Папка исчезла. В руках Ермия появилась огромная книга, тоже черная. Зашелестели страницы.

– Вот-с, Орловский Юрий Петрович... Так что, увы, помочь ничем не можем. Остается лишь посочувствовать и проводить вас обратно.

Ника не ответила. Отказ почему-то не испугал, она ожидала чего-то подобного. Наступило молчание, Ермий полистал книгу, захлопнул.

– Вы нам не верите, Виктория Николаевна? Наверное, начитались разных сказок, притч. Какой-то певец упросил Владыку отпустить его даму. Читывал, читывал... Но ведь вся соль в чем? В том, Виктория Николаевна, что из данной затеи, увы, ничего не вышло. К тому же, это даже не миф, а его поэтическая обработка. Что взять с поэта? Так что, не обессудьте, дело ваше решено, сейчас подадим транспорт...

Ермий привстал, словно собираясь позвать невидимого шофера. Ника не двинулась с места. Юркий удивленно взглянул на нее, спрятал книгу, что-то зашептал на ухо широкоплечему. Тот кивнул.

– Мы понимаем, вы очень надеялись, – Ермий развел руками. – Ну что вам сказать? Вас, увы, обманули. Более того! Тот, кто послал вас сюда, поступил жестоко. Дело в том, что ваш собственный срок и так скоро. Вот, извольте видеть...

В руках Ермия вновь появилась черная книга.

– Не смей! Люди не должны знать такое! – рука черноволосой легла на раскрытый том. Ермий замер.

– Конечно, конечно! – книга вновь исчезла. – Уточнять не буду, но, поверьте, этот срок близок...

Ника поверила. С чем бы она ни вернулась, Иванов не ее выпустит. Холод подступил к самому сердцу. Что же – конец?

– Так вот, – юркий улыбнулся, – еще не случившееся изменить легче. В порядке небольшой компенсации, Виктория Николаевна... Вы сейчас вернетесь обратно, а мы слегка... Скажем, передвинем этот срок. Лет на десять... Да чего там, на целых сорок! Владыка согласен.

Ника взглянула на широкоплечего. Тот вновь кивнул. Итак, ей предлагают жизнь. Сорок лет... У нее есть шанс пережить Сталина, Ежова, всю эту банду. Она сможет увидеть Россию свободной, глотнуть вольного воздуха. Впрочем, зачем заглядывать столь далеко? Она просто выживет, вырвется из черного подземелья, увидит солнце...

Но Ника тут же опомнилась. От нее хотят откупиться столь просто? Сорок лет – без Орфея? Зачем?

Она оглянулась. Паром уже возвращался. Похоже, им никто не управлял, он шел сам, поднимая легкую рябь по гладкой недвижной воде. Те, кого переправил паром, уже строились на другом берегу, готовясь идти дальше...

– Ну, Виктория Николаевна, будьте благоразумны! – в голосе Ермия прозвучало легкое раздражение. – Это максимум, поймите, максимум того, что мы можем! Вы, кажется, уже поняли, что с того берега вернуться нельзя. Вас послали наобум, надеясь уж не знаю на что!..

Это тоже походило на правду, но Ника по-прежнему молчала. Что с ней сделают? Отправят назад силой? Значит, Варфоломей Кириллович ошибся? Перед глазами встало спокойное лицо старого священника. Нет, он не зря предупреждал!

Прошла минута, две. Никто не произнес ни слова. Наконец, Ермий нерешительно взглянул на широкоплечего, затем на Нику:

– Ну... Если вы столь упорны, Виктория Николаевна, мы могли бы постараться, как бы это сказать... Несколько улучшить положение не только ваше, но и ваших друзей. Многое, конечно, не можем, но в пределах несколько лет...

Ника отвела взгляд, стараясь, чтобы Владыка не увидел ее лица. Ей снова предлагали подачку, но на этот раз речь шла о тех, кто оставался там: о Терапевте, о Флавии... Терапевт болен, врачи считают положение серьезным, Флавий смертельно рискует – каждый день, каждый час. И есть еще Сергей Пустельга – искалеченный, обреченный. Искушение было невыносимым, но Ника все же опомнилась. Перед глазами встало холодное, бесстрастное лицо Флавия. «Я вам верю...» Все они надеялись, что она поможет Орфею. Ведь это нужно не только ей! От того, что она сможет узнать, зависят другие жизни. Что сказал бы Терапевт, если б ему предложили еще пару лет существования в обмен на отказ от борьбы? О Флавии не хотелось и думать. Ника представила себе презрительную усмешку этого железного человека... Даже Пустельга думал не о пощаде, а о мести.