Око Судии

Захохотав, Клирик запел еще один колдовской напев, и воздух рассекли линии, похожие на блеск лезвия бритвы. Они врезались в основание ненадежной лестницы, и принесенные в жертву ступеньки начали отваливаться, вздымая столбы черной пыли. Стоявший ниже башраг не удержался на бесформенных пятках и рухнул вниз, голося во всю силу исполинских легких. Второй пустился вверх по лестнице, растаптывая блестящие от крови трупы.

Сома взял ее за руку, потянул за остальными, уже побежавшими дальше. Впервые за все это время Мимара уловила струйку прохладного воздуха, вьющуюся сквозь плотную завесу жара. Ветерок становился все сильнее и сильнее, и вот он уже холодил лицо и взъерошивал волосы, проводил леденящими пальцами по вспотевшей голове. Основание лестницы было засыпано черными каменными обломками, неровными, как кожа. Они с Сомой бежали по ним широкими прыжками, торопясь нагнать остальных. Отряд уже почти скрылся в пасти полузаваленного коридора — откуда пришел порыв сурового ветра.

Ветер трепал сзади волосы и одежду. Равнодушное завывание заглушало все другие звуки. Мимара навалилась на поток встречного ветра, даже привстав на цыпочки. Куртка прилипала к телу, холодная, как мертвая кожа. Мимара оглянулась на огненное озеро и разрушенный амфитеатр, но глаза так щипало от холода, что видны были только темные пятна и тонкие, как нити, всплески красного и золотого.

Коридор шел вниз с небольшим уклоном, и плотный поток воздуха заставлял их сбиваться все теснее. Вскоре они уже шли низко пригнувшись. Сома что-то кричал ей, но его слова сдувались прочь, как пух. Ветер был таким холодным, что обжигал раскрасневшуюся кожу, вгонял гвозди в кости. Потолок опускался все ниже и ниже, и казалось, что вся громада Энаратиола смыкается над ними. Пришлось двигаться на четвереньках, можно сказать, карабкаясь по поверхности бури. Боль и темнота ослепляли.

Потом ветер стих. Мимара и Сома покачнулись вперед, словно выброшенные на берег бурным течением. Из темноты их подхватили руки.

Что-то кричали рты. Во все стороны метались тени.

«Беги! — кричало что-то внутри его. — Сейен, всеблагой и всемилостивый! Надо бежать!»

Но Ахкеймион уселся поудобнее, и тревога его была окрашена больше любопытством, чем паникой. На нем были изысканные одежды придворного; воздух смягчал аромат. Жасмин. Корица и мускус.

Над ним нависали низкие потолки Флигеля — унылая архитектура вертикалей и горизонталей, эпоха, еще не знающая арок. Он улыбнулся своему верховному королю, сидевшему напротив него за партией в бенджуку, потом посмотрел вниз на маленького мальчика, который оперся о его колени: Нау-Кайюти держал позолоченный футляр со свитками, слишком тяжелый для его нежных ручонок. Отец и сын засмеялись, когда он взвесил в руках золотую трубу.

Крики умирающих царапали камень… но где-то не здесь, а в другом месте.

— Папа, это что? — спросил у отца юный принц.

— Это карта, Кайу. Карта одного укрепленного места. Потайного.

— Ишуаль, — сказал Сесватха, свободной рукой потрепав волосы мальчугана.

— Обожаю карты! Можно посмотреть? Ну пожалуйста! А что такое Ишуаль?

— Иди сюда… — сказал Кельмомас, и его улыбка была угрюмой и снисходительной одновременно — улыбка отца, который непременно хочет закалить душу сына, приучить его к жестокости мира. Мальчик послушно бросился обратно к отцу. Ахкеймион разглядывал золотую лозу, вьющуюся по всей длине футляра, на обоих концах которого концентрическими кругами были выбиты умерские письмена. Футляр казался необъяснимо тяжелым — даже задрожали запястья.

— Кайу, — говорил тем временем Кельмомас, — король всегда находится перед своим народом. Король едет впереди. Поэтому он в любой момент должен быть ко всему готов. Ибо будущее вечно будет его врагом. Кондийские налетчики на наших восточных границах. Наемные убийцы в посольстве Шира. Шранки. Чума… Бедствия поджидают всех нас, даже тебя, мой сын.

— Кто-то обращается к астрологам, прорицателям, лжепророкам любых обличий. К низким людям, подлым людям, которые обменивают на золото слова, приносящие утешение. Я же верю в камень, в железо, кровь и скрытность — скрытность прежде всего! — поскольку они помогают во все времена. Всегда! День, когда будущим начнут править слова, станет днем, когда заговорят мертвые.

Он повернулся к Сесватхе. Волчья голова, вплетенная в его бороду, сверкнула в хмуром свете.

— Вот почему, друг мой, я построил Ишуаль. Для Куниюрии. Для Дома Анасуримбор. Это наш последний оплот против катастрофы… Против самого мрачного будущего.

Ахкеймион поставил футляр перед собой на стол, как будто приз в игре, заслонив доску для бенджуки с выставленными на ней фигурами. Размышляя о надписи, выполненной старинным письмом, он поднял голову и встретился глазами с задумчивым взглядом своего вождя. Надпись гласила: «Горе тебе, если найдешь меня сломанным».

— Что означает эта надпись?

— Сохрани его, друг мой. Пусть он станет самой сокровенной твоей тайной.

— Я хотел спросить про эти твои сны… Ты должен рассказать мне еще!

Годы лежали над ними как скала, века, спрессованные в камень, надежда, задыхающаяся под напластованиями поколений. Сражались и кричали чужеземцы… В каких-то катакомбах.

«Подравняться! Все на линию!»

— Сохрани его, — сказал Анасуримбор Кельмомас. — Спрячь в Сокровищнице.

Ветер звучал музыкой. Свист искажался, превращаясь в нестройный призыв, песнь, исполняемую под аккомпанемент раздувающихся лохмотьев.

Даже после того, как глаза привыкли, Мимара едва смогла поверить в то, что произошло. Она лежала на спине, руками и ногами вжавшись в горячую кучу камней, и кожу покалывало от пробегавшего по ней озноба. Мимара дышала. Одежда сковывала. Онемевшее тело сводили судороги. Ее приковало к камням, неподвижную, едва живую.

Вход превратился в горизонтальную щель — так высоко громоздился мертвый камень. Щель сияла зловещим оранжевым цветом и составляла сейчас их единственный источник света.

В полумраке вокруг нее беспорядочно валялся весь отряд. Галиан упал на свой щит и судорожно дышал. Поквас лежал на животе там, где упал, вжимался щекой в черную поблескивавшую лужицу крови. Его спина поднималась и опускалась в ритме едва теплившейся жизни. Ахкеймион тоже лежал без сознания или почти без сознания. Временами голова его вскидывалась, повинуясь приказу неведомо каких мышц. Сома сидел в позе мистика, прислонившись головой к стене. Рядом с ним свернулся Сарл, сплевывая слюну. Остальные — Ксонгис, Сутадра, Конджер и еще трое, чьих имен она не могла вспомнить, тоже растянулись на камне.

Последние из Шкуродеров.

Стоял лишь лорд Косотер. Опущенная голова камнем свисала с плеч. Шлем где-то потерялся, и черные с проседью волосы падали на лицо, развевались на ветру, закрывая его ужасный взгляд. Создавалось ощущение, что тень, которую он отбрасывал в слабом свете, идущем от входа в пещеру, легла на всех них.

Они лежали в какой-то зале, все пространство которой было не под силу заполнить слабенькому свету, забившись в угол, где вихрящийся ветер разбивался о сходящиеся стены. Воздух был чересчур подвижен и холоден, чтобы обладать запахом. Пока Мимара наблюдала за Сомой, на глаза ей попались настенные рисунки. Вся стена у него над головой была испещрена белыми значками. Там, где суровый поток воздуха встречался со стеной, строчки шли густо, так что стена словно была покрыта узором, но на уровне плеч и шеи Сомы редели до отдельных каракулей — вероятно, высота их расположения была ограничена первоначальной высотой пола и возможностями их древних авторов.

Ветер жутковато и неблагозвучно дул в темноте в свою трубу.

Мимара изучала надписи с той ясностью, которая приходит только с крайним истощением сил. Ее душа, которая раньше была как цветок, хрупкая и состоящая из множества беспорядочных лепестков, стала простой, как камень, как светильник, который может светить на один предмет и только. Сами знаки для нее ничего не означали — вероятно, как и для любого другого из ныне живущих. Но то, как они были написаны, отчетливо говорило само за себя. Это были человеческие знаки, нацарапанные в человеческих муках и тоске. Имена. Проклятия. Мольбы.